В такие дни дед просыпался позднее обыкновенного и дольше возился с трехами.
— Будет тебе мешкать, старый, — торопила его бабушка, — пошевеливайся!
Пока дед обувался, бабушка покрикивала на мать:
— Вардануш!.. Да куда ты запропастилась?.. Неси хлеб…
Появлялась мать, неся в руке завернутый в платок обычный завтрак: каравай черного хлеба, соль в бумажке и пару вареных яиц.
Бабушка собственноручно вручала сверток отцу.
— Ну, с богом, отправляйтесь, — говорила она.
— Чего ты гонишь нас, старуха? — повышал голос дед. — Дай спокойно надеть трехи.
Бабушка терпеливо ждала, пока дед в десятый раз перевяжет шнуры, снова стянет пояс, приведет в порядок чуху.
— Беды накличешь на дом, Оан, — вздохнула однажды бабушка. — Я знаю Вартазара: он не пожалеет твоих седин.
— Ты хочешь сказать: он руки распустить может? — насмешливо приподнял голову дед.
— Позора боюсь, Оан, на глаза людям показаться стыдно будет.
— Пустое говоришь, дочь Наури! — успокоил ее дед. — Мы не батраки, чтобы нас можно было избивать, мы свободные гончары. Он не посмеет нас и пальцем тронуть.
— Не посмеет? А это что! Аслана избил, Геворка избил, — наступала бабушка, один за другим сгибая пальцы.
Припертый к стене, дед твердил свое:
— Мы свободные гончары, он не посмеет…
Тогда бабушка начала хитрить:
— Ну как хочешь, Оан, только помни мое слово: опоздаешь, прибьет тебя, как последнего батрака. У него сегодня, кажется, пристав.
— А наплевал я на него и на твоего пристава! — вышел наконец из терпения дед. — Ты чего меня приставом пугаешь? Думаешь, его испугаюсь? И при нем скажу, что Вартазар — вор и мошенник.
— Тсс, окаянный, услышат! — с ужасом остановила его бабушка.
— Пусть услышат! Кто в воде, тот дождя не боится! — загремел дед.
Бабушка чуть не плакала.
— Да уйми его, Мурад, — молила она отца, — совсем из ума выжил! Гляди, какие слова говорит!
Отец усмехнулся:
— Это, аян [23], он только дома так говорит. Ты бы посмотрела, какие он поклоны отвешивает Вартазару. Недаром говорят: шумливая река до моря не доходит, она истекает шумом.
— Ого, — повеселел вдруг дед, — и ты со мной поговорками заговорил? Яйца курицу учат. У молчуна вырос язык. А ну, поговори еще!
— За сколько купил, за столько и продал, — в тон ему ответил отец.
— Дешево продал, — отрезал дед, снова начиная сердиться, — проглядел такую мелочь, как некий уста Оан. А между прочим, он-то, вот увидишь, разделает под орех твоего падишаха.
За забором промелькнула высокая папаха Вартазара. Дед как-то сразу весь сник. Стук копыт лошади замер у ворот.
— Эй, вы, все еще дома прохлаждаетесь? — раздалось снаружи.
Дед, спотыкаясь, пошел к воротам.
— Прости, ага, малость задержались, — послышалось уже на улице.
— Чем не верна старая пословица: разувшийся до реки никогда не пройдет ее вброд, — сказал отец и вслед за дедом поспешил на улицу.
Отец мой огромного роста, с большими загорелыми руками. Когда он проходил по деревне, мальчишки с заборов кричали ему вслед:
— Дядя, дядя, достань облачко!
Мать моя ему и до плеч не доходила, была маленькая, но красивая.
Самое раннее воспоминание о ней — это когда она нарядилась в подвенечное свое платье.
Была масленица, и в этот день все отправились на нахатак — поклониться святым мощам, а попросту — поесть и повеселиться в роще.
Наша семья тоже отправилась на гулянье.
Впереди всех шла моя мать. На ней было тонкое кашемировое платье, облегающее стройное, по-девичьи налитое тело. На ногах были пестрые туфельки без задков. На голове платок, немного порыжевший от времени.
Лицо матери — чистое, румяное. Большие голубые глаза светились ясно. Прохожие заглядывались на нее. Отец поднял меня на руки, прижал к себе и сказал:
— Гляди, какая наша мама! Как индийская принцесса!
Больше я уже не видел ее такой: истоптались пестрые туфельки без задков, износился порыжевший платок, пожелтело и покрылось заплатами белое кашемировое платье.
И уж совсем отчетливо стоит передо мной: мать лежит у ног отца, огромные, сильные руки его сжаты в кулаки. От отца несет винным перегаром.
В июне наша деревня переполнялась дачниками. Так мы называли детей местных богатеев, которые каждое лето приезжали на каникулы из Баку, Тифлиса, Шуши.
Вслед за Хореном, сыном Вартазара, прикатили реалисты. Они были в форменных тужурках, в красивых фуражках с вензелем на кокарде: ШРУ. Подпоясывались они блестящими лакированными ремнями с медной пряжкой, на которой стояли те же буквы.