Дед плюнул ему вслед.
— Узунларский Вартазар. Поклон дома забыл. И как похожи друг на друга мироеды!
Узунлар начинался с минарета, который высился под самое небо и был гораздо выше, чем он казался издали, с пригорка, откуда мы обычно любовались Узунларом. С пригорка нам и молла казался маленьким, игрушечным, этаким сказочным гномиком. А вот увидел, ахнул от одного только вида. Какой там гномик. Такой большой, с круглым брюшком, широким лицом и узкими, хитро прищуренными глазами, с мешками под ними. Одна борода только чего стоит. Большая, на всю грудь, подкрашенная хной.
Было раннее утро, час службы, и молла изо всех сил кричал на минарете. Он так энергично сыпал со своей каланчи слова молитвы, что казалось, задался целью обратить нас, меня и деда, в свою мусульманскую веру. Из всей проповеди только и можно было разобрать:
— Бисмилла ир рахману рахим… Бисмилла ир рахману рахим…
Проходя мимо, дед по-христиански снимает шапку. По примеру деда я тоже срываю с головы картуз.
А вот и сам Узунлар. Здесь, как и у нас в Нгере, — крепкие, красивые дома чередовались с низкими, облепленными кизяками глинобитными землянками. Попадались домики вовсе убогие, похожие на сараи. И, как в Нгере, по всем дворам гремели жерновами — домашней мельницей.
Интересно, в каком из этих домов жил Новруз-ами, отец Азиза? Кто его кровник? И почему он хочет убить Новруза-ами?
Мы прошли полсела, не встретив ни живой души. Было лето, все в поле, на пастбище, в садах. Тихо. Во дворах кудахтали одуревшие от жары куры. А через живую изгородь заборов свешивались увесистые головки подсолнухов с мягкими, несозревшими семечками.
Хотя дед всю дорогу вразумлял меня, как вести себя на крестинах, готовил меня к предстоящему празднику, у меня решительно ничего не держалось в голове. В одно ухо входило, в другое выходило.
Я думал о другом. Из головы моей не выходил Новруз-ами, его сын Азиз, которых преследуют кровники. Если они вернутся сюда, им может быть худо. Хуже, чем у живоглота Согомона-аги. Особенно мне было жаль Новруза-ами, у которого всегда были такие печальные глаза. А вспоминая, я вижу его не иначе, как на поле, и непременно с вилами в руках, которыми он разгребал навоз. Новруз-ами еще плел корзины, мерки и короба для винограда, и мы любили смотреть, как он это делает. Вот и сейчас я вижу его над недоплетенной корзиной.
Дед сказал:
— Вот дом нашего Боюк-киши, твоего будущего кирвы.
У деда была привычка: чтобы не сглазить, он нарочно прокатился по адресу и Боюк-киши, и его дома. По какому-то поверью бог выполняет обратное тому, что ты желаешь. Поэтому он сказал:
— Чтоб черт твоего Боюк-киши насытил смолой!
«Чтоб черт насытил смолой» — было излюбленным выражением деда, и он употреблял его как ругань и как доброе пожелание, если оно обращалось к богу, чтобы умилостивить его.
— И дом его чтобы сгорел. Чтоб ни дна ему, ни покрышки, — не преминул добавить дед выражение, которое тоже, наверное, что-нибудь означало.
Сказав это, дед взял меня за руку и торжественно подвел к дому, на воротах которого были сняты поперечные перекладины — так поступают в гостеприимных домах из уважения к ожидаемому гостю, — и подтолкнул меня вперед, все же не забыл охмурить бога новой выходкой:
— Да иди же, нелегкая тебя побери!
В доме Боюк-киши и в самом деле только и ждали нашего прихода.
Я был немного смущен почестями, которые здесь оказывались нам. Подумать только, сосунок, а в честь меня закололи овцу!
Сейчас уже смутно помню, что тогда было. Пришел рыжебородый молла, прочитал несколько молитв из Корана. Потом появляется цирюльник. Он достает бритву и начинает деловито точить ее, поплевывая на брусок, ногтем пробуя лезвие. Настало наконец время совершать обряд обрезания. Али посадили мне на колени, цирюльник еще раз попробовал ногтем лезвие. Я с ужасом смотрел то на цирюльника, то на лезвие бритвы. Как видно не надеясь на меня, какие-то руки сзади поддерживали Али. И правильно делали. Я ведь никогда не видел таких крестин, где вместо купели — цирюльник с острой бритвой в руке.
Что было со мной! Ни одно кушанье не лезло мне в горло. В коленках не унималась дрожь.
Но что все это по сравнению с тем, что выпало мне на долю! Подумайте только, еще материнское молоко не просохло на губах, а уже кирва! Крестный!
Позже дед объяснил мне, почему именно меня пригласили на крестины. У нашего Боюк-киши дети не держались, один за другим умерли два сына. Но вот родился третий — Али. И родители решили взять в кирвы армянина, потому что считалось: если у азербайджанского мальчика крестный — армянин, аллах хранит его от всех несчастий. Вера такая была. Я тоже при случае молюсь за Али. Пусть наш бог хранит моего маленького крестника.