Каро сидел на низком стулике и рисовал на картонке. Рядом с ним лежала его гимназическая амуниция. Шапка, брошенная в сторону, сверкала на солнце начищенным гербом. Тут же лежал раскрытый этюдник. Это слово мы уже знали. Не первый раз мы видим виноделова сына с этим ящиком, измазанным красками. Внутри лежали кисти, бесчисленные тюбики с красками. Отвинтил крышку, выдавил тюбик — краска готова, выползает из отверстия, как толстый дождевой червь.
Каро будто даже не заметил, как мы скопом подкрались к нему. Нет, здесь это слово не подходит. Мы просто подошли, без всяких предосторожностей, зная наперед, что он нас не испугается, не кинется бежать. Подошли и стали вокруг него, на всякий случай опершись подбородками на увесистые палки. Но и это не возымело на Каро никакого действия. Палки наши тоже были ему нипочем.
Наклонил голову набок, подпер щеку языком, выпятил толстые губы — ишь, как увлекся — и, знай, малюет себе.
Время от времени Каро вытирал нос концом запачканного краской передника и снова принимался рисовать. Ну какой он, с позволения сказать, гимназист, если не чурается нас, с каждым может заговорить, дает потрогать свой винчестер, даже не пожалел заряда, дал выстрелить Сурену, а замазанные краской картинки с удовольствием показывал нам, называя их мудрым словом — натюрморты.
Когда мы близко подошли к нему, он вскинул голову. Его близорукие глаза под стеклами очков растерянно заморгали. Но, поймав наш преувеличенно внимательный взгляд, устремленный на рисунок, он мгновенно преобразился, показав в улыбке белые крупные зубы.
Аво вызывающе идет на него.
— Нравится? — спрашивает Каро, не замечая наших рук, засунутых в раздутые карманы.
К нашему великому удивлению, Каро не сдвинулся с места, не сделал попыток смыться. Как мне показалось, даже был рад нашему появлению.
Аво подходит ближе и через плечо Каро мирно смотрит на этюдник. Мы очарованно вынимаем из карманов руки. Делать нечего, тоже подходим к этюднику, с преувеличенным любопытством и интересом разглядываем рисунок на картоне. На нем виднелось голубое расплывчатое пятно. При очень сильном желании можно было принять его за грушевое дерево. Художник пока из Каро, конечно, никакой. Но, разглядывая картинку, мы цокаем языками. Не скупимся на похвалы. Не жалко! Откуда ему, бедному, знать, что, проявляя столь повышенный интерес к его мазне, мы прикрываем пиршество друзей в другом конце сада!
— Хотите, я покажу вам, как берлинскую лазурь делать? — неожиданно предложил Каро.
Мы зажмурились от этого диковинного выражения, но сейчас же закивали головами. Покажи, виноделов сын, что душе угодно, делай хоть китайскую лазурь, но только не отвлекайся от дела, заложи ватой уши, чтобы ненароком не дошла до твоего слуха возня в саду не очень осторожных налетчиков.
Каро взял первый попавшийся тюбик, отвинтил крышку и осторожно выдавил тоненького червяка. Взял другой тюбик, тоже отвинтил. Смешал краски на овальной палитре, назвав эту мешанину акварелью.
Ой, дурень же ты, Сурен. Другого места не нашел, как срывать груши под самым носом Каро. И ты хорош, Каро. За своими натюрмортами света божьего не видишь.
Но не тут-то было. Не успел я подумать об этом, как Каро, с видом полного безразличия ко всему, положил в сторону этюдник с красками и быстро подошел к дереву, на котором священнодействовал Сурен, жадно обирая незрелые плоды. Все это было так неожиданно, что Сурен не успел соскочить.
— А ну, сморчок, матери-отца, слазь!
Рубашка у Сурена вокруг пояса и карманы были раздуты. Ясно, не ворон считал он там.
— Слезай, живо, — глухим, нутряным голосом прокричал Каро, и толстые губы его от гнева скривились.
Наконец Сурен, расцарапанный, с ободранными коленями, весь объятый ужасом, сполз с дерева.
Мы ждали заслуженной кары. Но Каро не торопился наказывать, никого не звал на помощь. А только сурово разглядывал оплошавшего, жалкого, незадачливого Сурика, пойманного с поличным.
— Ну, чего мозолишь глаза? Исчезай. И не будь умнее других. Не пасись перед самым носом, — посоветовал Каро, отпуская воришку на все четыре стороны.
Сурена только и видели.
Проводив глазами фигуру улепетывающего Сурена, Каро повернулся, деловито подошел к этюднику, а через минуту снова принялся за свое рисование.
Мы стояли ошеломленные неожиданным оборотом дела. Не знали толком, что предпринять: поблагодарить Каро за его доброту, за легкую, сходную расплату или снова прикинуться праздными ротозеями, пришедшими сюда лишний раз поглазеть на его мазню?