Каро на минуту поднял голову, и мы увидели на его толстых и розовых губах снисходительную улыбку.
— Катитесь, ребята, и вы, — он погасил на лице улыбку. — Знаю вас, какие вы любители живописи!
Но мы и без слов Каро покинули сад винодела. Что мы там потеряли? Подумаешь, Айвазовский! Тысячу раз прав дед, сказавший: сколько бы ворона ни купалась, гусем не станет. Он просто хитрит, этот губошлеп, прикидывается добряком. Какой из гимназиста белый гусь? И на всякий случай послал ему излюбленное, дедовское:
— Пусть тебя с твоим натюрмортом черт насытит смолой.
А про себя подумал: «Не буду возражать, если это мое пожелание бог исполнит наоборот. Каро все-таки не тот, кому я пожелал бы зла!»
Угольщика Шаэна любили все гончары и, не торгуясь, покупали у него уголь. С Шаэном у нас была своя дружба. Когда-то он был солдатом, знал много военных премудростей и охотно делился с нами своими знаниями. Мы караулили его на всех дорогах и, как только где-нибудь появлялась его коренастая фигура, опрометью бросались навстречу.
— Дядя Шаэн, дядя Шаэн! — кричали мы, прыгая от радости.
Шаэн пожимал нам руки, как взрослым, и одобрительно смеялся, когда мы показывали ему свои окопы и баррикады.
Как-то Сурен спросил:
— Дядя Шаэн, это правда, что в вашем лесу ночью вишапы [33] бродят?
Угольщик рассмеялся:
— А вам бы хотелось их увидеть?
— Дядя Шаэн… — замирающим голосом начал Аво.
— Ладно, ладно, приходите, — сказал Шаэн. — Кто уж очень захочет, может, и вишапа увидит…
В этот вечер мы собрались за развалинами землянки раньше обычного. Волнение сковывало нам языки, но того, что было переговорено в тот вечер, не перескажешь теперь.
Прибежал Сурен и, захлебываясь от счастья, выпалил:
— Я иду с вами! Завтра корову обещал пасти Азиз. Ему ведь все равно дома оставаться.
Допоздна мы шептались возле заброшенной землянки, строя планы предстоящей встречи с вишапами.
Только Арфик не разделяла нашей радости. Мариам-баджи наотрез отказалась отпустить ее с нами в лес. С завистью Арфик слушала наш разговор и, прощаясь, печально сказала:
— Ребята, принесите мне одного дэва [34].
— Нельзя! — ответили мы ей хором.
— Хоть маленького. Что вам, жалко?
Она готова была разреветься.
— Ладно, принесем, — сжалились мы.
На другой день, рано утром, мы собрались за пещерами гончаров, откуда должен был появиться Шаэн.
Солнце поднялось высоко, а Шаэна все не было. Томясь от нетерпения и голода, мы хотели было вернуться в деревню, как вдруг кто-то пронзительно вскрикнул:
— Едет!
По тропинке медленно спускался человек. Он сидел на осле поверх пустых мешков, словно караван-баши, и тихо напевал. Ноги, обутые в трехи, касаясь земли, вздымали пыль. Издали казалось, что он несет осла между ног. В человеке на осле мы сразу узнали Шаэна. Мы узнали бы его даже по одному только голосу. У дяди Шаэна был низкий, глуховатый бас.
Чтобы предстать перед Шаэном неожиданно, мы выбрали стог пахучего сена у края дороги и зарылись в него, оставив маленькое отверстие для глаз. Когда угольщик поравнялся с нами, Аво первым вылез из стога:
— Дядя Шаэн, дядя Шаэн!
— Что ты тут делаешь? — перестал петь Шаэн.
— Как что? — обиделся Аво. — А кто обещал показать нам вишапов?
Шаэн не сразу понял его:
— Вишапов? Каких вишапов?..
Вспомнив, он весело захохотал:
— А, черт! А я и забыл про вас! Вы что, давно здесь?
— Давно-о!
— А где остальные?
— Здесь, — ответил Аво и свистнул.
Мы выскочили из своего ухорона, на ходу отряхиваясь от приставших к нам травинок.
Шаэн рассмеялся:
— Ну, раз обещал… Пошагаем, гвардия!
Издали можно было видеть странную процессию: впереди верхом на осле — взрослый человек, а за ним длинным гусиным клином тянулись мальчишки со всего села.
Лес, куда мы пришли, был глухой и темный. Высоченные сосны, дубы, карагачи с кривыми стволами, перевитыми цепкой порослью хмеля и дикого винограда, едва пропускал сквозь ветви дневной свет.
В лесу вдруг потемнело. Видно, низко проплыла туча.
— Будет дождь, — сказал Шаэн, прислушиваясь.
Мы первый раз в таком лесу и на все заглядывались. Кто-то громко и нараспев крикнул, и лес, словно передразнивая, подхватил этот крик и растянул долго-долго: