Стемнело. В деревне зажглись огни. Птиц больше не было слышно. Только запоздалый дятел бил по дереву.
— Хотите, я вам покажу, как мы уголь делаем? — вдруг предложил Саша.
— Покажи, покажи! — раздалось со всех сторон.
Саша медленно поднялся, заткнул топор за пояс, бросил тоном старшего:
— Пошли!
Посреди леса мы увидели зеленый шатер. Неподалеку от него темнела яма, оттуда шел удушливый запах гари.
— Вот наша шахта, — сказал Саша, показывая на яму. — А рабочие — я да отец.
— Много ли угля нарубишь в такой дыре! — высокомерно, оглядывая яму, сказал Васак.
— Ваших горшков, хоть собери со всей деревни, не хватит, чтобы расплатиться за наш уголь!
— Брешешь, — не выдержал Аво. — Если вы такие богатеи, почему у тебя трехи в дырах?
— Что ж с этого! — спокойно возразил Саша. — Один мальчик бедным был, а потом королем стал. Мне об этом отец в книжке читал.
— Ну, угольный король, зови гостей хлеба-соли откушать, — раздался вдруг голос сзади.
Шаэн стоял за нами и смеялся. Саша сразу притих, спрятавшись за чью-то спину. Шаэн развернул узел, который он держал в руке, достал оттуда черный хлеб, разломал его и дал нам по куску.
— Дядя Шаэн, — робко спросил Сурен, — а нам можно посмотреть, как вы уголь рубаете?
— Отчего же! Можно, — ответил Шаэн. — Только насчет шахты Саша наврал. Какие мы шахтеры? Просто угольщики. И не рубаем мы уголь, а из дерева выжигаем.
Мы подошли к месту, где лежали сваленные деревья. Шаэн вынул из-за пояса топор и начал рубить их на поленья. Расколотые дрова мы стаскивали и сваливали в яму.
Кончив рубить, Шаэн подошел к яме, спрыгнул в нее, плеснул на поленья керосином и чиркнул спичкой. Сырое дерево шипело, чадило едким дымом, выпуская белую шипучую смолу на месте среза. Юркий огонек бегал по веткам, взвихривая облачко трескучих искр и дыма.
Когда дрова занялись, Шаэн взял лопату и стал засыпать полуобгорелые, почерневшие поленья песком, как виноградные лозы осенью. Через несколько дней их выкопают, и уголь готов — настоящий древесный уголь.
Уже смеркалось, когда мы покинули лес. Саша провожал нас почти до самой нашей деревни. И был совсем другой, простой, добрый, из оборотня превратившись в заправского побратима. По дороге он вдруг сказал:
— А мы вовсе не угольщики.
— А кто же? — удивились мы.
Оглядевшись, Саша таинственно сообщил:
— Политические.
— А это что, разбойники? — с завистью воскликнул Аво.
Сразу угадав, какую нам бросил «косточку», Саша снова заважничал, пуще разжигая наше любопытство.
— Не-ет.
— Дашнаки? — не унимались мы.
— Не-ет.
— Гнчакисты?
— Не-ет. Вот еще!
— Арменаканы?
Саша покачал головой.
— Так кто же?
— Я сам не знаю, — признался Саша и вдруг, испугавшись своих слов, насторожился. — Смотрите не выдайте. А то нас повесят…
Мы поклялись сохранить услышанное в тайне.
— А насчет вишапов я наврал! — крикнул он нам вслед, помахивая шапкой. — Они только для дураков. Приходите еще, не бойтесь!
Азиза в войну с гимназистами мы не впутывали. Не следовало этого делать. Азиз все-таки азербайджанец, по-иному могло быть растолковано его участие. Затем, хотел бы знать, как это Азиз выступит против гимназистов, если у его хозяина, Согомона-аги, в доме целых три гимназиста? Живоглот Согомон-ага так и ждет от подопечного такой милости. Впрочем, и без милости Азизу достается предостаточно, по горло сыт. Вот воистину, чтобы этого живоглота черти смолой насытили, как он Азиза своими милостями.
Не знаю, с чего это вдруг всегда веселый, склонный к шутке Азиз начал терять вкус к улыбке. На наши вопросы отвечал односложно и неохотно.
Я знал, как раззадорить Азиза, и сказал, намеренно поддев его:
— Что ты, Азиз, словно аршин проглотил! Какая муха тебя укусила?
Я ждал очередной шутки, словесного выверта, но вместо слов он выразительно посмотрел на меня. Не склонен был сегодня шутить.
Однажды Азиз спросил:
— Арсен, это правда, что скоро меня и отца убьют?
Я вспомнил слова деда и ответил его словами:
— Нет, неправда, Азиз! Это тебе не пятый год. Знаем, кого бить. Азербайджанцы нам не враги.
А кого будем бить, я так и не сказал, потому что сам не знал, на кого намекал тогда дед.
Азиз отрешенно улыбнулся. Выражение беспечного безразличия, разлитого по его лицу, сменилось беспредельным ужасом. На ресницах даже блеснули слезы.
— Врешь, врешь, — сквозь горькие всхлипы говорил он. — Я знаю, нас убьют. Я слышал, как Согомон-ага с Вартазаром шушукались. Они говорили, что всех азербайджанцев надо вырезать.