А как работает мать! Хорошо, что она не в счет, а то все мацони досталось бы ей.
Возвращались мы домой с заходом солнца. Корзин у нас было так много, что добрая половина осталась порожней.
По дороге к селу нам навстречу попалась арба Согомона-аги, везшая тут на завод. Сам хозяин сидел на передке и, повернувшись вполоборота, разговаривал с Цолаком, восседавшим на перекладине кузова. Арба, заставленная большими кадками, наполненными доверху тутом, тяжело скрипела. Мы поравнялись.
Согомон-ага поглядел в нашу сторону, усмехнулся в усы и, пропустив нас, сказал:
— Вся семья уста Оана. Гляди, как важно шагают. Можно подумать, что у них в корзинах не тут, а жемчуг!
И оба громко расхохотались нам вслед.
Лоб нашей коровы украшен амулетами. Амулеты — это тоже выдумка бабушки. В треугольники, сшитые из лоскутков, загнаны болезни и дурной глаз, и Марал, так зовут нашу корову, навсегда избавлена от всякого несчастья. Но бабушка не полагалась на силу своих талисманов, и летом, когда выгорала трава, она запрещала пасти корову в поле: в это время корова может наесться лебеды, и тогда у нее начинается понос. Что можно ожидать от коровы, у которой понос?
Ну и хлопотно же с этой коровой, если бы вы знали!
Она вечно наедается какой-нибудь дряни, когда мы до зарезу нужны бабушке. Сейчас идет сбор тута, так у Марал появилась страсть к лебеде. Как будто лебеда только затем и растет, чтобы быть съеденной нашей Марал!
Когда корову ставят в хлев, она сразу же начинает толстеть. И как не толстеть, если за ней такой уход!
Возвращается дед из гончарной, а у него на всякий случай в руках маленький орак, серп без зазубрин, и, смотришь, в яслях перед носом Марал охапка свежей травы. Вернется отец — тоже не забудет ее. А заботам бабушки просто нет конца. Она пичкает Марал какими-то ветками и листьями и уверяет, что от них молоко густеет. А нас эта ненасытная, вечно жующая животина совсем изводит. Не успеваем мы с Аво перевести дух после сбора тута, как бабушка сует нам в руки орак и выпроваживает за ворота.
Никто не знает так много овражков и закраек, заросших густой, сочной травой, — мы возвращаемся домой, горбясь под тяжелой ношей. И куда все это девает Марал?
Вот и сегодня выпроводила нас бабушка за травой. Только мы с Аво принялись за дело, как с горы, на склоне которой паслось стадо, стал спускаться мальчик. На нем широченные штаны, подвернутые снизу. Рубашка тоже с чужого плеча, и длинные рукава болтаются на нем, как на чучеле. Голова покрыта соломенной шляпой с широкими полями, какие делают в деревнях из пшеничной соломы. Лицо черное, словно вымазанное углем.
Мальчик приближался к нам неторопливыми шагами, на ходу обрывая губами ягоды с веточек земляники, которые он держал в руке. Перестав косить траву, мы вгляделись в него.
— Пропади ты пропадом, — сказал Аво, — да ведь это Азиз!
— Что, не признали? — Он хитро прищурил глаза, как это делал его отец.
— Да. Какой ты стал, совсем не узнать!
— Разбогатею, значит?
— Выходит, так.
Азиз снова принялся изображать своего хозяина. Чего он только с собой не проделывал; вдруг выкатывал перед собой огромное брюхо, потом снова убирал его. И, заложив руки за спину, вращал, вращал свирепыми глазами.
— Только вы не особенно бойтесь меня, — успокоил он нас, — хозяин я буду добрый. Совсем добрый, как ваш Магомет. Как он у вас называется?
— Иисус Христос, — подсказал я. — Когда его били по одной щеке, он подставлял другую.
— Буду как Иисус Христос, — подхватил Азиз, скривив лицо, — муху пальцем не трону.
— Тогда ты не будешь хозяином, — серьезно заметил Аво. — Какой же из тебя богач, если бить не будешь!
— А не буду богатым, очень нужно! — бросил Азиз и поднес ко рту забытый пучок земляники. Некоторое время он молча объедал ягоды.
Я вспомнил, как после избиения Новруза-ами, его отца, он ходил сам не свой.
— А как твой отец, Азиз? Теперь ему лучше? — спросил я.
Азиз оборвал последние ягоды, бросил пучок.
— А разве вы ничего не слышали?
— Услышишь, когда целый день крутишься, как белка в колесе! Ты же знаешь нашу бабушку… Разве что-нибудь случилось?
Мы перестали дышать.
— Азраил слетел с нашей крыши, — торжественно объявил он нам.
Потом, подойдя ближе, совсем близко, перешел на шепот, будто нас мог услышать страшный вестник смерти.
— Это я обманул его. Я бросил на крышу курицу, а тот вместо отца зарезал ее крылом и улетел. Ему ведь все равно кого убивать.