На пороге стояла бабушка.
Бабушка моя была злой, сварливой женщиной. Она поднималась до рассвета, бродила по дому, не давая никому покоя. Я не любил бабушку. Она появлялась всегда некстати, прерывая мой сон на самом интересном месте, когда я каким-нибудь чудом оказывался на горячем, танцующем жеребце.
— Вставай, постреленок! — говорила бабушка, наклонившись надо мной. — Мы не богачи, нам нужно подниматься рано.
У бабушки был большой, сморщенный нос, загнутый книзу, как у совы. Глаза ее тоже были совьи. Черные, мрачные, которые строго смотрели на мир из-под низко надвинутого платка. Платок затягивал ей не только лоб и глаза, но и подбородок, — от уха к уху, — закрывая рот в знак молчания. Но это не мешало ей с раннего утра дотемна молоть языком, уча всех в доме уму-разуму.
Я запомнил навсегда это старое, морщинистое лицо. Каждая складка на нем говорила о перенесенных бедах и потерях, узнав о которых позднее я простил бабушке ее суровость.
— Ну, пошевеливайся, уже солнце взошло! — продолжала она тормошить меня.
Я стал одеваться. Брат спал, укрывшись другим концом одеяла (мы спали на одной постели валетом), и во сне счастливо улыбался.
Осторожно, чтобы не разбудить брата, я улизнул из дому. Пусть спит Аво. Пусть скачет на горячем, неукротимом коне! Золотая мечта детства!
Бабушка у порога наткнулась на деда.
Как всегда, он сидел на ступеньке крыльца, мял и стряхивал отсыревшие трехи.
Это вывело бабушку из терпения.
— Вот поистине: три дня жнут, шесть дней точат серпы, — проворчала она.
Дед насторожился.
— Дочь Наури, не в мой ли огород был брошен камень? — осведомился он, натягивая на ногу трех.
— Кошку бьют, а невестка за намек принимает! — сухо бросила бабушка и, не оглядываясь, прошла в конец двора.
Деда моего, по правде говоря, никто в селе не признавал главой семьи. Он день-деньской трудился в гончарной, выполнял и другие работы по хозяйству и во всем беспрекословно подчинялся бабушке.
С лопатой в руке, тяжело кашляя, вышел отец и вместе с дедом отправился в гончарную.
— Натягивай же веревку, эх, окаянная! — раздалось из глубины двора.
Это бабушка. Она кричала в доме на всех, на деда, на отца и больше всего на мать.
— Вардануш, — носился ее крик по двору, — убери кизяк!
Мать спешила на окрик, но ее тут же настигал новый:
— Вардануш, разведи огонь!..
Целый день, с утра до вечера, мать проводила на ногах: мела двор, доила корову, ходила за ключевой водой, щупала кур и, конечно же, следила за тем, чтобы какая-нибудь из них не снесла яйцо в чужом гнезде, но бабушке все было мало. Она ко всему придиралась, во все совала нос. Вот и теперь — мать доила, а бабушка ходила вокруг, гремела ненужными ведрами и тарахтела без умолку. Я вспомнил историю о тщеславном соседе, который стучал ложкой о пустую миску каждый раз, как за стеной начинали обедать. И я понял смысл бабушкиной возни. Это она делала нарочно, чтобы у нас было как у людей.
Тогда я, желая задобрить бабушку, сам принимался шуметь и неистовствовать. Я вбегал в избу, начинал толкать и будить брата так, чтобы было слышно на улице:
— Вставай, Аво, уже солнце! Мы не богачи, нам нужно подниматься рано!..
Мать кончала доить корову. Бабушка выносила кошелку с ломтем черного хлеба и луком. Я выводил корову за ворота.
Бабушка крикнула мне вдогонку напутственные слова:
— Смотри, Арсен, чтобы вечером молока было в подойнике до краев! Сама буду доить, смотри!
Как сейчас, я вижу бабушку в темном платке-киткале, закрывающем ей рот и подбородок. Как все пожилые женщины деревни, бабушка была одета в пестрый трехполый архалук поверх красной нижней рубахи, которая застегивалась на одну пуговицу у самого подбородка.
Приставив руку ко лбу, словно защищаясь от солнца, бабушка стоит на крыше дома и смотрит вдаль.
Каждый день она поднималась на свой наблюдательный пункт и оттуда следила за всем, что происходило вокруг.
С крыши видно было село, большая дорога, по которой вечером возвращались с полей усталые люди, река, за которой тянулись узкие полосы полей и садов…
Когда начинало смеркаться, появлялись дед и отец. Они складывали трехи и садились к огню.
Пока мать готовила ужин, бабушка рассказывала какую-нибудь историю.
— Дочь Наури, — прерывал ее дед, — у кого это в прошлую неделю остановился торговец огурцами?
Бабушка, не раздумывая, называла дом, где ночевал торговец огурцами. Она знала все, что происходило в селе: чья курица снеслась на чужом дворе, кто приезжал из властей, какие новые поборы предполагаются в будущем году…