И отрок, и старик… и даже наши дамы,Так равнодушные к отчизне и к тебе,Так любящие визг французской модной драмы, Так нагло льстящие себе, –
Все поняли они, как тяжко и обидноСтрадает человек в родимом их краю,И каждому из них вдруг сделалось так стыдно За жизнь счастливую свою!
Конечно, завтра же, по-прежнему бездушны,Начнут они давить всех близких и чужих.Но хоть на миг один ты, гению послушный, Нашел остатки сердца в них!
Стансы товарищам
5 декабря 1860 г.
Из разных стран родного края,Чтоб вспомнить молодость свою,Сошлись мы, радостью блистая,В одну неровную семью.
Иным из нас светла дорога,Легко им по свету идти,Другой, кряхтя, по воле Бога,Бредет на жизненном пути.
Всё, что с слезами пережито,Чем сердце сжалося давно,Сегодня будет позабытоИ глубоко затаено.
Но хоть наш светлый пир беспечен,Хоть мы весельем сроднены,Хоть наш союз и свят, и вечен,Мы им гордиться не должны.
Мы братья, да. Пусть без возвратаОт нас отринут будет тот,Кто от страдающего братаС холодным смехом отойдет.
Но, не кичась в пределах тесных,Должны мы пламенно желать,Чтоб всех правдивых, добрых, честныхТакими ж братьями назвать.
Вельможа ль он, мужик, вития,Купец иль воин – всё равно:Всех назовет детьми Россия,Всем имя братское одно.
Актеры
Минувшей юности своейЗабыв волненья и измены,Отцы уж с отроческих днейПодготовляют нас для сцены.Нам говорят: «Ничтожен свет,В нем все злодеи или дети,В нем сердца нет, в нем правды нет,Но будь и ты как все на свете!»И вот, чтоб выйти напоказ,Мы наряжаемся в уборной;Пока никто не видит нас,Мы смотрим гордо и задорно.Вот вышли молча и дрожим,Но оправляемся мы скороИ с чувством роли говорим,Украдкой – глядя на суфлера.И говорим мы о добре,О жизни честной и свободной,Что в первой юности пореЗвучит тепло и благородно;О том, что жертва – наш девиз,О том, что все мы, люди, – братья,И публике из-за кулисМы шлем горячие объятья.И говорим мы о любви,К неверной простирая руки,О том, какой огонь в крови,О том, какие в сердце муки.И сами видим без труда,Как Дездемона наша, милоЛицо закрывши от стыда,Чтоб побледнеть, кладет белила.Потом, не зная, хороши льИль дурны были монологи,За бестолковый водевильУж мы беремся без тревоги.И мы смеемся надо всем,Тряся горбом и головою,Не замечая между тем,Что мы смеялись над собою!Но холод в нашу грудь проник,Устали мы – пора с дороги:На лбу чуть держится парик,Слезает горб, слабеют ноги…Конец. Теперь что ж делать нам?Большая зала опустела…Далёко автор где-то там…Ему до нас какое дело?И, сняв парик, умыв лицо,Одежды сбросив шутовские,Мы все, усталые, больные,Лениво сходим на крыльцо.Нам тяжело, нам больно, стыдно,Пустые улицы темны,На черном небе звезд не видно –Огни давно погашены…Мы зябнем, стынем, изнывая,А зимний воздух недвижим,И обнимает ночь глухаяНас мертвым холодом своим.
Современным витиям
Посреди гнетущих и послушных,Посреди злодеев и рабовЯ устал от ваших фраз бездушных,От дрожащих ненавистью слов!Мне противно лгать и лицемерить,Нестерпимо – отрицаньем жить…Я хочу во что-нибудь да верить,Что-нибудь всем сердцем полюбить!
Как монах, творя обет желанный,Я б хотел по знойному путиК берегам земли обетованнойПо песку горячему идти;Чтобы слезы падали ручьями,Чтоб от веры трепетала грудь,Чтоб с пути, пробитого веками,
Мне ни разу не пришлось свернуть!Чтоб оазис в золотые страныОтдохнуть меня манил и звал,Чтоб вдали тянулись караваны,Шел корабль, – а я бы всё шагал!Чтоб глаза слипались от дороги,Чтоб сгорали жаждою уста,Чтоб мои подкашивались ногиПод тяжелым бременем креста…
В театре («Покинутый тобой, один в толпе бездушной…»)
Покинутый тобой, один в толпе бездушной Я в онемении стоял:Их крикам радости внимал я равнодушно, Их диких слез не понимал.
А ты? Твои глаза блестели хладнокровно, Твой детский смех мне слышен был,И сердце билося твое спокойно, ровно, Смиряя свой ненужный пыл.