. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Врач вызвал меня в канцелярию для разговора, и его слова тронули меня чуть не до слез. Я — и слезы… Оказывается, он прочел мой дневник и обратился к директору тюрьмы с просьбой внести меня в список заключенных, представленных к помилованию. Врач уверен, что я стану порядочным человеком, предам забвению свое грязное прошлое и еще принесу обществу свою, хотя бы небольшую, долю пользы. Когда я уходил от него, я не чуял под собой ног. Как воодушевляет, возвышает и вселяет веру даже простое соприкосновение с благородной душой!
Вернувшись к себе, я перечел последнюю страницу. Какой я подлец! Ох, доктор, доктор, боюсь, что ты ошибаешься!.. Твое доброе сердце и любовь к людям мешают тебе разглядеть, что за негодяй твой старый пациент.
Бедные мои родители! Сколько они сделали для меня и чем я отплатил им? Мои поступки свели их в гроб. Они перенесли столько горя и позора, что и на том свете им нет покоя. Сколько пришлось выстрадать старикам из-за моих «подвигов»! Негодяй я, негодяй! Эти слова я должен был бы твердить себе каждое утро. «Неужели ты не видишь, что хочешь свалить всю вину на родителей? Мерзавец этакий!» Нечто подобное должна была бы нашептывать мне моя совесть, если бы во мне осталась хоть капля порядочности. Даже теперь, когда я осуждаю себя, я чувствую, что мои слова не совсем искренни. В эти минуты раскаяния душа моя смотрится в зеркало и хочет выглядеть привлекательной. Но разве я рассказал здесь хотя бы десятую часть совершенных мною гнусностей? Эх! А другие? На много ли они лучше меня в глубине души?
Странно, что я никогда не могу осуществить свой замысел, не в состоянии выполнить ни одного принятого решения. Однажды я решил покончить с собой. Купил револьвер, зарядил и через час продал его за полцены какому-то капралу… Мысли, чувства, желания, все мое существо меняется с минуты на минуту. Вся моя душевная ткань расползается, как будто она насквозь прогнила.
Брось болтовню и переходи к фактам! (Сколько раз слышал я это в своих бесконечных беседах с судьями!..)
Разрешите же рассказать вам, господин доктор, — ведь с сегодняшнего дня я перед вами исповедуюсь, — разрешите рассказать, как я дошел до того, что потерял всякий стыд и стал рассматривать свою бесчестность и пребывание в тюрьме как нечто присущее моей натуре и неотъемлемое от моей судьбы.
Мне было девятнадцать лет, и отец был убежден, что я посещаю юридический факультет. На самом же деле я проводил целые дни в игорном доме, который тайно содержал некий Адольф сообща с сыном богача Грумэзеску. Я стал завсегдатаем этого притона. Уходил по вечерам после ужина, и родители сетовали на мое чрезмерное трудолюбие, поверив в вымышленные занятия с приятелем. Я находился в обществе самого низкопробного сброда, где один негодяй был хуже другого. Как говорится: рыбак рыбака видит издалека.
Однажды вечером, когда страсти уже разгорелись, у стола появился никому неведомый капитан интендантской службы. Был он навеселе и все же имел вид какого-то гробовщика, чему способствовал и хриплый голос, словно исходивший из рассохшейся бочки. Он произнес: «Добрый вечер» — и попросил подать чашку кофе. Грумэзеску смерил его презрительным взглядом и ответил:
— Здесь не кафе.
Капитан, ничуть не обескураженный, спокойно приблизился к игорному столу, взглянул на банкомета, на кучу денег перед ним — в банке лежало около трех тысяч лей — и спросил преувеличенно вежливо:
— Разрешите карту?
— Почему же нет? Пожалуйста! — отозвался один из игроков, пододвигая ему стул, и подмигнул банкомету, как бы говоря: «Возьмись за него, клиент вполне подходящий».
Играли в штосс, и банк держал Адольф. Он перетасовал карты и протянул колоду капитану. Тот вынул карту, не глядя, слегка загнул с одного угла и, подвигая ее к груде денег, лежавших перед Адольфом, торжественно провозгласил:
— Ва-банк!
Мы все окаменели. Побледневшие компаньоны вопросительно переглянулись, после чего Грумэзеску накрыл карты ладонью и заявил:
— Ва-банк?.. Пожалуйста, ничего не имеем против, но мы желали бы знать, чем вы гарантируете эту сумму со своей стороны?
Капитан не спеша поднялся со стула, отвернул полу шинели и вынул из заднего кармана полотняный мешочек, где были сложены столбиками наполеондоры. Он сорвал обертку с одного столбика, со второго, с третьего и стал высыпать перед собой на стол деньги. Вскоре там оказалась сумма, превышавшая капитал банка. Потом очень вежливо спросил: