Эти далекие охотничьи картинки особенно милы мне потому, что пришлись они на крутые годы, непредвидимо распоряжавшиеся людскими судьбами. Проведенные в лесу и поле часы, переполненные охотничьими страстями, уводили за тридевять земель от забот и тревог повседневной жизни. И в памяти они неотделимы от воспоминаний о верном Рексе, знавшем лишь одну радость — подвести хозяина к найденной птице…
И однажды, в начале двадцатых годов, я уехал из своих родных мест, оставив Рекса в добрых охотничьих руках, полагая скоро вернуться. Я не подозревал, что расстаюсь с деревней и полевыми утешными досугами на долгих три десятилетия…
Лишь во второй половине пятидесятых годов довелось мне возвратиться к увлекательным хлопотам об охоте. И тут мне повезло: добрый знакомый, кинолог и великий знаток пойнтеров Борис Николаевич Арманд привез мне как-то толстенькое розоватое существо, одетое в бархатистую белую шерстку с еле проступающими неопределенного цвета пятнами, с чуть темнеющими ушками, смешно свисающими на тупую морщинистую мордочку, и так славно угревшееся у него за пазухой, что, и вынутое оттуда, оно никак не хотело проснуться… Этому щенку суждено было стать Рексом-вторым, призовым пойнтером, не раз занимавшим ведущие места на ринге и полевых испытаниях. Повезло ему в том, что натаскивал его Сергей Сергеевич Телегин — опытнейший и талантливый мастер, к тому же крепко привязавшийся к своему питомцу. Этот грузный пожилой человек умел так мягко и убедительно разговаривать с собаками, что они его слушали, казалось, вникая в каждое слово. До слез пронимала Сергея Сергеевича красота застывшего мраморным изваянием на стойке пойнтера, и он любовался им, не в силах скрыть своего волнения…
Добрый десяток лет охотился я с Рексом-вторым. Неделями жил в деревнях, встречал росистые зори в лесу и на болотах, не пропускал и вечернее поле. И только проводив на юг последнего бекаса и познав бесплодность поисков взматеревших, начавших собираться в стаи тетеревов, мы возвращались с ним в город. Здесь худой как скелет Рекс отсыпался на своем матрасике, частенько дергая лапами и повизгивая во сне, — должно быть, грезилась ему неуловимая птица с особенно раздражающим запахом.
А потом Рекс стал вдруг хиреть и слабеть, сделался ко всему безразличным, отказывался и от самой лакомой еды. Надеясь оживить собаку, я повел ее на болотнику за околицей дачного поселка, где тогда проживал. Разумеется, там не было дичи, но влажные кочки с осокой, знакомые запахи взбодрили Рекса: он стал принюхиваться, посуетился, даже тяжеловато забегал… Этот приступ оживления оказался мимолетным. Домой я его нес на руках.
Угасание любимой собаки, покорно, без жалоб переносящей роковой недуг, — тяжелое испытание для хозяина, бессильного помочь и даже понять ее состояние. В последние дни Рекс лежал пластом на диване, не в силах поднять голову, и только в следивших за мною глазах теплилось сознание. Я даже не знаю, ощущал ли он мою руку, осторожно гладившую его, как он любил: от головы к шее и вдоль лопаток.
Потом до меня дошел темный слух, что некий автомобилист, подсмотрев, как соседские собаки — в том числе и Рекс — поднимают лапу возле его машины, обсыпал место стоянки ядом. Однако подобный поступок предполагает такую низость человеческой натуры, что совесть его отвергает. Ветеринары, впрочем, считали, что Рекс все-таки отравился…
У меня хранятся все его медали и дипломы. Целы охотничий нож с патронташем — ими наградили меня после выставки, где Рекс занял первое место в своем классе. Глядя на них, я заново переживаю эпизоды охоты со своим любимцем… Вот он выбегает из чащи с подстреленной птицей в зубах, кладет ее на траву у моих ног и так задорно и весело глядит!
Горячий и деятельный на охоте, Рекс в домашних условиях был удивительно покойного нрава, даже флегматичен. Он почти никогда не подавал голоса, любил подолгу сидеть у окна, наблюдая за жизнью на улице. Лишь в редких случаях, когда ему надо было как-то выразить наплыв томивших его чувств, он невзначай подходил к письменному столу и осторожно клал голову на колени. Так простоять от мог бесконечно, довольствуясь моей рассеянной лаской. К прочим членам семьи Рекс относился сдержанно, лишь изредка подходил к двери, слегка помахивая прутом[25], чтобы приветствовать вошедшего.
25