— Откуда у вас мой номер? — спросил я. Надо было что-то говорить. Да и в самом деле — откуда у него?
— Не знаю. У Тины был. Вот и подумал, что…
Я сказал, помолчав:
— Спасибо.
И еще я спросил:
— Что там у вас? Снег?
— Снег.
— Цветы купить можно?
— Можно. Хорошо.
И то крыло, что лежало на мне, накрывая и окружая пылающей гибелью темного пуха, сдвинулось, приподнялось, и сделалось всюду пусто и тихо. Еще донеслось оттуда:
— Она… вас…
1983
Попутчики надежды
Живя переменчивой жизнью газетчика, журналиста, критика, эссеиста, встречаясь ежедневно с людьми числом в легион, погружаясь то в одно событье, то в другое разом и вдруг, привыкший переключаться с мыслей своих на чужие, быстро отвечать на неожиданные вопросы и быстро же принимать неожиданные решения, Сима Красный в своей переменчивой, бурной, сумасбродной жизни плыл сравнительно благополучным образом лишь потому, что, как ему думалось, был у него хороший компас. Компасом таким служила ощущаемая им внутри подвижная чуткая стрелочка, острие которой верно, пусть и с некоторыми, вполне допустимыми искажениями, указывало туда, где было как бы написано «необходимо», или же, при полуобороте на житейском горизонте, — прямо противоположное «случайно». И Сима, ощущая свою стрелочку, привык уже непроизвольно, чуть ли не вслух, отмечать про себя, столкнувшись с той или иной ситуацией: необходимо!.. случайно!.. необходимо!.. И отметив это, знал уже, как быть: «необходимо» требовало внимания, раздумий, усилий, быть может, борьбы, упорной и бескомпромиссной, тогда как «случайно» он или отбрасывал, когда это можно было отбросить, выкинуть из головы или из череды бесчисленных дел, или, коль выкинуть было нельзя и с таковым досадным положением приходилось мириться, уходил за стену стоического фатализма: если уж это случилось — значит, случилось, на то и есть в нашем плохо устроенном мире эта неистребимая глупость — случай. Словом, Сима случайностей не любил, даже когда внезапно происходило — сиречь случалось — нечто приятное, и даже очень, — ну, например, знакомство с симпатичной молодой особой, чем же оно не приятно? — он все-таки несколько досадовал на себя, чуть-чуть раздражался: вот, мол, поддался случаю, клюнул на ерунду, вместо того, чтобы… Правда, надо сказать, молодая симпатичная особа раздражительности его не замечала, потому что, досадуя на себя, Сима, что называется, заводился, и его обычная деловая сдержанность исчезала под действием нервного тока, в нем возникавшего, и он, мужчина далеко не старый — подвижный легкий брюнет с серовато-синими глазами, — становился в таком возбуждении особенно привлекателен. Зная за собой способность раздражаться вдруг, он еще и умело маскировал ее под шутливой любезностью и готовностью поддержать ни с того ни с сего затеявшийся разговор.
У бензоколонки, едва он подъехал, кто-то к нему обратился с вопросом, смысл которого из-за шума невыключенного мотора Сима не уловил, а услышал только «Иерусалим». Он, не думая, машинально кивнул, так как ехал в Иерусалим, и тут только спрошенное у него восстановилось как после обратной перемотки какой-то там катушки в памяти:
— Прошу прощения, господин направляется в Иерусалим?
Спросивший сделал полшага к дверце, и второй его вопрос, который можно было и не задавать, завел Симу тут же за стеночку его стоического фатализма:
— Можно мне сесть в машину? Thank you, thank you very much!
Человек благодарил, чуть ли не на лету подхватив второй кивок Симы. Стрелка внутри него указывала на «случайно», стрелка бензосчетчика — на желтый квадратик нулевого ограничителя, бензин лился в бак, деньги, мелькая поджатыми ртами Бен-Гуриона, переходили в чьи-то корявые руки, предстояла дорога длиной в шестьдесят километров и в сорок минут, рядом будет сидеть старикан, уже устроившийся на переднем сиденье и теперь деловито пытавшийся застегнуть ремень — ну-ну, попробуй, я и сам не всегда справляюсь с этой дурацкой защелкой. Однако старик с ремнем легко совладал. Сима взглянул на соседа. Тот возился с перекинутой через плечо замусоленной сумкой. Сквозь прореху ее полуоторванной молнии красным боком мелькнул помидор, увиделась вся в крошках корка хлеба и такие же, в крошках сыплющейся бахромы, обветшалые, истертые бумажки. Старик ткнув два-три раза туда, внутрь сумки, затолкал содержимое глубже и, подняв голову, одарил Симу светлой улыбкой прозрачных уже выцветшей голубизны или от благоприобретенной ясности водянистых глаз. Старик был небрит, и по меньшей мере недельной давности седая щетина покрывала его круглое, с пухловатыми щечками и потому как будто детское лицо. Круглой, с небольшую ладную дыньку была и вся его головка, поверх которой, прикрывая такую же, как на лице, седую коротенькую щетинку, лежала черная лоснящаяся шапочка-кипа.