Нас выводят в коридор. По обе его стороны многочисленные двери, как в гостинице. Их одну за другой открывают и нас поочередно просят войти, — каждую в свою дверь.
Всю небольшую кабинку занимает большая кровать. Сбоку вход в ванную. Я раздеваюсь и принимаю душ. Надеваю на голое тело чудесный махровый халат и забираюсь в постель. Чувство расслабленности, полного покоя завладевают мной, я прикрываю глаза.
Кто-то меня осторожно касается. Это мой муж.
— Ты здесь почему?
Он удивленно отвечает:
— Направили. Как всех. Почему ты спрашиваешь?
Уверенно и спокойно он обнимает меня. Я тоже спокойна. Мы начинаем заниматься любовью, но я думаю о Виктории. В какой-то момент я спрашиваю его:
— Ты думаешь о Виктории?
— Да. Конечно.
Нас, женщин, снова собирают в конференц-зале.
— Сейчас самое главное, — начинает сексолог, — откровенно проанализировать свои ощущения. Мы открыты друг перед другом. Пожалуйста. Ну, скажем, вы.
Она приглашает Викторию. На лице сексолога садистская улыбка. И с этой улыбкой она смотрит сперва на Викторию, потом переводит взгляд на меня, как будто приглашая и меня участвовать в затеянном ею жестоком спектакле. Она, конечно, тоже все знает. И в мою кабинку мой муж попал не случайно.
Я встаю и подхожу к окну. Рядом со мной становятся Диана, Виктория, рядом с Викторией мой муж.
Мы смотрим вниз. Работы хорошо продвинулись. Первого яруса, земли, уже совсем не видно. А на втором цветут цветы, идут люди, быстро движутся машины.
Что с нами будет? Мы не знаем.
1994
Филя
Мы с Филей выходим из поезда. Спускаемся по вагонным ступеням. Я — пятясь, вслепую переставляя ноги со ступеньки на ступеньку и держа Филю за руку, он — следом за мной и чуть выше, со страхом глядя вниз, ставя обе ноги на каждую ступеньку и останавливаясь.
Перрона нет, песок. И нет станционного здания. Три женщины в цветастых платьях издали смотрят на нас, делают шаг-другой навстречу, Филя бежит к ним. И все четверо быстро идут по дороге, так что я сразу же должен спешить за ними. Дороги, собственно, почти и нет: натоптанная ссохшаяся глина, тут и там перекрытая языками песка.
Мое знакомство с Филей — два года назад? Или пять? Я сижу в кафе за столиком, и около меня «Едиот ахронот». Кто-то хватает мою газету, это Филя и есть — небольшой, как мальчишка, но с залысинами на висках, худой, с тонкой шеей, — и начинает очень громко читать по-литовски, быстро-быстро переводя газетный иврит, улыбаясь, горя глазами и обращаясь ко мне с одним и тем же восклицанием. Я понимаю, что он то и дело спрашивает — «вы понимаете?» Я отвечаю ему по-русски: «Извините. Я литовский не знаю». Филя продолжает читать по-русски, садится напротив и теперь читает на языке, мне совсем не известном, я спрашиваю, Филя трижды — удивленно, убежденно, увлеченно — чуть ли не кричит: «Санскрит! Санскрит! Санскрит!»
Мы пьем кофе и едим булочки, Филя голодный, но он все время возбужденно говорит и забывает кофе отпить, а булочку откусить. Нервы его никуда, и у меня внутри щемит.
Я иду в университет. Филя рядом, он на ходу вынимает из кармана маленький затрепанный томик, читает и, торопясь и волнуясь, комментирует старый английский. Это Шекспир. В университетской библиотеке мы входим в отдел средневековых рукописей. На высоких полках расставлены антифонарии. Пока я снимаю один из фолиантов и раскрываю пергаментные листы, Филя молча дрожит от нетерпения. Потом замирает, и взгляд его впивается в невмы. Он начинает сначала чуть слышно мычать, а затем все громче и громче петь — в чистых, смелых интонациях. Он отчетливо артикулирует латынь. Теперь дрожу я — от восхищения или, может быть, от страха. Вместе со мной Филю слушают Эдис Бальчитис и Витас Ландсбергис. Мы переглядываемся, стараемся понять, как же? что же перед нами происходит? Но понять мы этого не можем.
Мы с Филей — он со мной не расстается, я его не оставляю — в Мексике. У машин нас ждут мои знакомые из Гарварда — Лорен, Дональд, Кэтти и Джеф. С ними несколько аспирантов. Молодые, милые, они с любопытством смотрят на Филю. Среди них японец, и Филя, радостно улыбнувшись, принимается говорить — по-японски? Аспирант его слушает и растерянно говорит: «Северный диалект, шестнадцатое столетие. Я с ним мало знаком».
Три джипа останавливаются в середине Царства Усопших. Филя бегом бежит к ступенчатой гробнице и, остановившись перед ее цоколем, раскидывает руки, будто хочет взять в свои тщедушные объятья огромные глыбы камней, сплошь покрытых резьбой. Голос Фили разносится в пространстве. Камни гробниц и стел начинают звучать. Это эффект реверберации, но меня охватывает непреодолимое чувство ужаса: это Филя говорит со всеми усопшими здесь, это они ему отвечают. Несколько видеокамер направлено на Филю и на каменную резьбу. «Филя, пожалуйста, перевод, то же самое, сначала, — напоминаю я о том, о чем всегда он забывает. — На английский, пожалуйста».