— А это, знаете… — начал Бартелев с уважительной интонацией, встал и подошел к Ахиллу. — Как, значит, вы делаете?
Он заглянул под рояль, поставил на педаль ногу и, выставляя назад большое седалище, начал было сгибаться, пытаясь достать струны. Но живот, ложившийся на крышку клавиатуры, почти не давал верхней части туловища согнуться, и в общем эта странная позиция располневшего и немолодых лет человека производила жалкое и комическое впечатление. Зацепив одну из струн, Бартелев эксперимент закончил:
— Не для меня, — сказал он сокрушенно. — А вас поздравляю. Мне как-то не верилось, что все эти новые штучки с подготовленным роялем имеют смысл.
— Подготовленный рояль — совсем другое. И потом, это вовсе не ново, — произнес Ахилл. Он смотрел на собаку, теребившую ручку его портфеля.
— Вот как? — удивился Бартелев. — Муся, Мусенька, фу!
Чувство напряженности не покидало Ахилла. Барский гнев был ему хорошо знаком, барская любовь случалась редко, и потому сейчас, когда его нарочито обласкивали, он старался быть настороже, чтоб не попасться в какую-нибудь ловушку.
— И как вас на все хватает! — продолжал восторгаться Бартелев. Он лицемерил и, как было слышно по жалостливым интонациям, по-мазохистски этим терзал себя, кого Бог обделил талантом: — И музыку вы пишете — ну как вам удается? — ведь можете любого стиля — захотелось — авангард, захотелось — Гайдн и Моцарт или даже Бах, и все жанры, все жанры. А статьи какие пишете? — Соллертинский, честное слово, в вас видна его эрудиция, я Иван Иваныча знавал, и вашего возраста был он как раз. Но вы не пьете, надеюсь. И школьников учите. Вы в каких классах? — вдруг спросил он совсем другим тоном.
Вон в чем дело, сообразил Ахилл, мы же с тобой конкуренты, ну да, Бартелев — лучший друг и лучший учитель советских детей, который снискал себе общенародную и международную славу Великого Бога Искусств, с Олимпа сошедшего в классы начальной школы.
— В младших тоже, — сказал Ахилл. — Как вы.
Директор, кажется, дернулся: какой же он бестактный, этот Вигдаров, — «как вы»! Народному артисту, депутату и секретарю союза говорить — «как вы»?
— Михаил Ильич в числе авторов нашего сборника «Музыка — школе», — вкрадчиво сказал Директор.
— Ах так? Замечательно, очень рад, очень рад, — закивал Великий Учитель. — И неожиданно подал руку Ахиллу: — Желаю… Всяческих успехов. Как-нибудь, возможно, поговорим, как вы? — Вопрос относился к Директору.
— Безус-ловно! — с тупым ударением брякнул Директор. Человек номенклатурный, он на свой лад опасался ловушек, и происходившее вызывало у него беспокойство.
— Надеюсь, гардеробщица вернулась. Мусенька, пойдем!
— Ах, Денис Денисович! — Директор чуть ли не рыдал, выходя за корифеем в секретарскую. — У меня, вы же знаете, вот вешалочка в углу, вы в следующий раз, пожалуйста, воспользуйтесь.
С вешалки свисала мокрая куртка Ахилла.
— Э-э, нет, я демократ! Я пользуюсь общественной! — изрек Бартелев и вдруг, остановившись, громко захохотал: он не сказал, что пользуется «вешалкой», и оставшееся прилагательное навело его, конечно, на другое…
Дождавшись, пока эти двое и с ними собака вышли в коридор, Ахилл снял свою куртку и пошел к редакторской комнате.
— …упадочное, понимаете? — влетело в уши, едва открыл он дверь. — Реакционное и упадочное. А что я могу поделать?
Нервозные эти слова выпаливала Птичка — лихая молоденькая девица с выбеленной парикмахерской прической и артистически раскрашенной мордочкой. Фамилия Птички была — ох да как же? — Воробушкина! — и звали ее Элладой Васильевной, но вся эта сложная ономастика возникала лишь в деловых, то есть в редких случаях, и в обычной жизни всех, и саму ее, устраивало краткое и такое милое — Птичка.
— Наш главный когда еще предупреждал: весь сборник очень, очень опасный? Начиная с названия, — здрасьте, Ахилл, а вы не участвуете?
— В чем?
— Ну, в сборнике, в зарезанном? Ах нет, вы у нас по музвоспитанию. Там нет имен? Шёнберг, самое главное? Еще Штокгаузен? Кто у вас там?
— Орф. Извините! — С этим Ахилл обратился уже к человеку, сидевшему перед Птичкой. Тот вежливо склонил голову. — Вы продолжайте, — сказал Ахилл Птичке, отошел и устроился за чьим-то пустовавшим местом.
Время было обеденное, и все сотрудники редакции ушли, кто в буфет, а кто по магазинам, Птичке же пришлось задержаться из-за посетителя, теперь пришел вот второй. Она сняла трубку, набрала две цифры и заговорила быстро: