Когда мы прибыли на место, дверь открыл Клем, на котором не было ничего, кроме очков и большого ключа на цепочке вокруг шеи. Он оказался необыкновенно волосатым, чего я не люблю, член у него был маленьким и выглядел довольно печально, как будто его жевало слишком много людей, хотя сейчас у него не было эрекции и поэтому трудно было оценить его по достоинству; разумеется, он был обрезан, что я нахожу непривлекательным. И конечно, как большинство физически некрепких людей, он считал себя неотразимым (несомненно, тут работает некий психологический закон компенсации). Он тут же сгреб меня своими похотливыми руками, упершись своим мягким желудем мне в промежность, и укусил меня за ухо.
Я с силой наступила ему на голую ногу и освободилась.
– Господи, Майра! – Он прыгал на одной ноге, потирая другую рукой, и это нелепое зрелище несколько возбудило меня. Еще больше возбудила меня Глория, которая вышла, чтобы показать мне комнату, где можно снять одежду. Она тоже была голой; ее тело, пожалуй, было слишком красивым для этой жизни, тонким и длинным, в стиле юной Джинкс Фалькенбург. Когда я разденусь, вряд ли удержусь от того, чтобы осторожно не взять в руки ее восхитительные груди, увенчанные розовыми сосками, и просто благоговейно подержать их. Я не лесбиянка, но я вполне разделяю нормальное человеческое отношение ко всему, что физически привлекательно, независимо от пола. Подчеркиваю, нормальное отношение; я сознаю, что наша культура решительно отвергает всякую идею бисексуальности. Мы утверждаем, что правильный секс только такой: мужчина и женщина соединяются, чтобы сделать ребенка; все остальное неправильно. Более того, неофрейдистские талмудисты (к которым принадлежит и доктор Монтаг, несмотря на мои усилия обратить его в иную веру) полагают, что так называемая гетеросексуальность – это здоровое поведение, что гомосексуализм – это болезнь, а бисексуальность – миф, хотя сам Фрейд был убежден, что каждый человек имеет склонность к обоим полам.
Человек умный и образованный, доктор Монтаг, конечно, хорошо осведомлен о разнообразии обычных сексуальных отношений, но эмоционально… ни один дантист с Гранд-Конкорз [25] никогда не смирится с мыслью, что женщина может или должна испытывать такое же удовольствие с представительницей своего пола, как и с мужчиной. Не так мало женщин ведут весьма насыщенную жизнь, легко, без нервов и слез, переключаясь с мужчин на женщин и обратно. Тем не менее согласно великим традициям неофрейдистского анализа доктор Монтаг отказывается принять любое свидетельство, сколько-нибудь противоречащее его предубеждениям. Для него – или Моисей, или Золотой телец. Третьего не дано. При этом он весьма убедителен, даже красноречив, и на какое-то время Майрон подпал под его влияние, так же как впоследствии доктор Монтаг подпал под мое. Как бы там ни было, нельзя забывать, что не кто иной, как Рандольф Спенсер Монтаг при всей его ограниченности убедил Майрона в том, что человек должен жить в полном соответствии со своей природной сущностью. В результате на пароме, плывущем к Стейтен-Айленд, Майрон осуществил мечту о совершенстве и подобно венецианскому дожу соединился с символом женщины, вручив морю не кольцо, а жизнь и оставив мне одной изменять мир.
После этого трагического для всех нас опыта Рандольф стал в определенном смысле другим человеком, изменившимся дантистом. Сейчас он почти верит рассказам молодых пациентов, сообщающих ему о вечеринках, во время которых сексуальные роли меняются очень быстро и прихотливо, сообразно мгновенным позывам, – рассказам, которые он прежде отвергал как выдумку. Если выбирать между прекрасной девушкой и непривлекательным мужчиной (между Глорией и Клемом), я всегда сделаю выбор в пользу девушки, как я и поступила тем вечером, когда очень просто взяла обе груди Глории в руки и, наклонившись, стала целовать маленький шрам справа от пупка, оставшийся после операции аппендицита, настолько маленький, что напоминал ямочку на щеке.
– Цыпленок, ты опрокинешь меня! – воскликнула Глория, бросая мою одежду в общую кучу на кровати. Она взялась было за мои трусики, но я остановила ее, напомнив о договоренности с Клемом.
Она нахмурилась и надула губки.
– Даже мне нельзя? – спросила она, трогая пальцами мою прелестную грудь, частично просвечивающую сквозь кружева бюстгальтера.
– Потом, – прошептала я, глядя через ее плечо на моего сопровождающего, снимавшего с себя одежду. Было очевидно, что свои недостатки в поддержании беседы он явно компенсировал другим. Ниже вполне аппетитного пивного брюшка вырос большой белый предмет, как бы приглашающий прикоснуться, подобно хорошо выделанной ручке бейсбольной биты.