Десять часов вечера. Здание Академии погрузилось в темноту. Студенты разошлись. Никто нам не помешает. Я поражена собственным спокойствием. Еще немного, и я утолю голод всей моей жизни. Я чувствую себя так, словно получила сигнал, что все готово к операции и осталось сделать только необходимый надрез, который разрешит все проблемы.
Этим утром, после занятий по пластике, я дотронулась сбоку до Расти. С того самого обеда в «Быке и петухе» он проявлял дружелюбие, неизменно улыбаясь при встрече, и сейчас держал себя в своей обычной самоуверенно-снисходительной манере, как обычный юноша с обычной девушкой.
Я быстро положила этому конец. Его ухмыляющаяся физиономия стала бледной, когда я холодно произнесла:
– Тут никаких улучшений, Расти. Абсолютно. Ты даже не пытаешься ходить ровно.
– Клянусь богом, мисс Майра, я стараюсь, я даже занимался вчера вечером с Мэри-Энн, спросите ее. Я действительно стараюсь, – его огорчение из-за того, что я не заметила его усилий, было совершенно искренним.
На этот раз я была несколько добрее, чем обычно. Строга, но в стиле Евы Арден.
– Я уверена, что ты стараешься. Но здесь нужен особый подход, и мне кажется, я знаю, что к чему. Жду тебя сегодня в десять в медкабинете.
– В медкабинете? – он выглядел почти таким же озадаченным, как Джеймс Крейг в шестой серии «Судьбы».
– Я обо всем договорилась с Дядюшкой Баком. Он признает, что тебе нужна срочная помощь.
– Какая помощь? – он по-прежнему был в замешательстве, но все еще ничего не подозревал.
– Увидишь, – я собралась уходить.
Он остановил меня:
– Послушайте, я обещал Мэри-Энн, что мы с ней пообедаем.
– Отмени. В конце концов ты каждый вечер встречаешься с ней после обеда.
– Хорошо, пусть так, но мы приглашены в одно место к десяти.
– Пойдете в одиннадцать. Извини, но это важнее, чем ваша светская жизнь. Ты же хочешь стать звездой, разве нет?
Это всегда было решающим аргументом в разговоре с любым из студентов. Они с детства были приучены к мысли, что для того, чтобы стать звездой, от них может потребоваться все, что угодно, и разумеется, они были готовы к любым испытаниям, потому что звезда – это все и стоит любых унижений или страданий. Так святые во времена первых христиан шли на костер и умирали, устремив глаза к небесам, где светили огни небесные.
Вторая половина дня у меня ушла на приготовления. Я продумала всю процедуру целиком, до самой последней детали. Когда я закончу, я исполню все свои мечты и
29
Сейчас я должна все записать. В точности так, как все произошло. Пока это еще свежо в моей памяти. Но мои руки дрожат. Почему? Дважды я роняла свою желтую ручку. Я сижу за докторским столом, прилагая неимоверные усилия, чтобы успокоиться и постараться зафиксировать все на бумаге – не только для себя, но и для вас, Рандольф, для вас, для того, кто никогда не верил, что можно полностью осуществить свои фантазии… и уцелеть. Конечно, ваше собственное преступное желание удалить нерв в каждом из двадцати с лишком зубов президента Линдона Джонсона без анестезии совершенно невыполнимо, так что ваши мечты могут воплотиться в этой жизни только в бледные суррогаты, в то время как мои стали реальностью.
Расти появился вскоре после десяти. На нем, как обычно, была рубашка с двумя расстегнутыми пуговицами (майки не было видно), джинсы и до блеска отполированные ковбойские сапоги.
– Я никогда не был здесь, – сказал он неуверенно.
– Тогда понятно, почему в твоей медицинской карте нет никаких записей.
– Никогда в жизни я не проболел ни одного дня.
Да, он горд! В этом не было сомнений.
– Даже если так, правила Академии требуют, чтобы в карте были записаны результаты медосмотра. Это одно из обязательных условий Дядюшки Бака.
– Знаю. Я все время собирался заскочить сюда и показаться доктору.
– Возможно, в этом и нет необходимости. – Я положила карту точно на середину стола.
– Садись, – мягко сказала я.
Он сел в кресло напротив и был так близко, что наши колени соприкоснулись. Мгновенно он развел свои ноги, и дальнейший контакт оказался невозможен. Было ясно, что я его абсолютно не волную.