Отель, некогда бывший частным домом, представлял собой большое квадратное здание розового цвета, внутри которого стоял затхлый терпкий запах, как в старом ящике из-под сигар. На входе их приветствовал высокий бандит с пышными усами. Это был управляющий, знакомый отца Марии Верлен. Он встретил их по-королевски и провел в их подготовленные комнаты. Джим и Салливан поселились в трехкомнатном номере, отделанном под дешевый французский бордель, с люстрой матового стекла, кафельными полами и двумя огромными кроватями под москитными сетками.
— Вам здесь понравится.
Да, им понравится.
Им и в самом деле понравилось. У Джима даже вошло в привычку спать в середине дня. Что касается Марии, то она наконец освободилась от мира, который стал ее утомлять. Кроме того, ей нравилось быть с Джимом, который теперь понимал, что флирт между ними неизбежен. Она тоже привлекала его, хотя он никак не мог разобраться, чем именно. Эта игра была внове для него, и ему приходилось изучать правила в процессе. А тем временем были сделаны первые ходы.
Салливан с его странным даром предвидения прекрасно знал, что происходит. Он был подобен богу, он сам подверстал все обстоятельства, и теперь ему оставалось только ждать развязки. После первой недели экскурсий они почти перестали выходить в город. По утрам к Марии приходили какие-то типы на переговоры, Салливан читал, а Джим ходил купаться на минеральные источники. Ничто, требующее больших усилий, было невозможно — жара стояла невыносимая. Затем Салливан начал сильно пить. Джим был потрясен, до этого Салливан пил редко. Теперь же он целый день не выпускал стакана из рук, и к обеду уже на ногах не стоял. Он вежливо, едва двигая языком, приносил свои извинения и просил Джима не оставлять Марию.
Однажды поздно вечером, когда Салливан уже отправился спать, Джим и Мария сидели во внутреннем дворике.
На чёрном небе, белый и яркий, висел лунный серп, а лёгкий ветерок нежно шелестел кронами пальм.
— Я знаю, как это трудно, — Мария угадала настроение Джима. — Пол — странный человек. Он всё воспринимает так трагически и всех тоже. Он мучается, если ты при нём хвалишь другого писателя, пусть даже Шекспира. Если ты скажешь, что тебе нравятся брюнеты, он тоже будет мучиться, потому что не брюнет. А теперь он вообще отвернулся от людей. Я не знаю почему. В прежние времена он был другим. Он был более… живым. Он чувствовал, что ему дана острейшая интуиция, ни у кого такой не было, и считал её священным даром. Она, собственно, и есть священный дар, хотя… может быть, и была у него не такой острой, как он думал.
— Но ведь он очень хороший человек, правда? — спросил Джим.
— Да, — быстро сказала Мария, — очень хороший. Но недостаточно. Он хотел бы быть ещё лучше. Я думаю, это мучает его.
— А что, это так важно — быть великим писателем?
Она улыбнулась:
— Это важно для тех, кто думает, что это важно, кто для этого пожертвовал всем.
— А Пол? Он многое отдал?
— Кто это может знать?.. А он способен любить?
Вопрос был прямым, и Джим покраснел.
— Я… не знаю. Думаю, что способен.
Но Джим был не уверен, знает ли он, что такое любовь. Он полагал, что любовь — это что-то вроде того чувства, которое он испытывал к Бобу. Эмоциональное влечение, которое с годами становилось всё сильнее, словно разлука сохраняла это чувство в чистоте. Кроме того, то, что он чувствовал к Бобу, имело один неоспоримый плюс: оно было не высказано, оставалось его тайной.
Он улыбнулся, подумав об этом, и Мария спросила:
— Чему ты улыбаешься?
— Я просто подумал о том, как я далеко от Вирджинии, от городка, где я вырос. Я подумал о том, как моя жизнь отличается от жизни тех, кто там остался.
Мария неправильно поняла его:
— Тебя беспокоит то, что ты отличаешься от других?
За всё время их знакомства она впервые прямо сказала о его связи с Салливаном, и Джима это привело в ярость. Его разозлило, что он был замечен.
— Не так уж сильно я и отличаюсь.
— Извини, — она поняла свою ошибку, прикоснулась к его руке. — Неловко как-то получилось.
Джим простил её, но не до конца. Им владело какое-то подспудное желание сделать ей больно, швырнуть её на кровать и силой овладеть ею, чтобы доказать ей, себе и всему миру, что он такой же, как все. В горле у него запульсировало. Ему было страшно, хотя разговор и перешёл на пустяки.
Когда Джим поднялся к себе в номер, Салливан читал. Под москитной сеткой он был похож на призрака.