После завтрака первый сержант назначал солдат на работы. Работа нередко была тяжелой: строительство казарм, погрузка мусора, ремонт взлетно-посадочных полос. Но тяжелой работы было немного.
Нередко выдавались дни, когда Джим вообще был предоставлен сам себе. И тогда он отправлялся к длинным взлетно-посадочным полосам и смотрел, как взлетают и садятся В-17 и В-24. Экипажи бомбардировщиков явно были довольны тем, что делали, в отличие от солдат, которые равнодушно выполняли порученную им бессмысленную работу.
В особенности Джима поразил один пилот, неугомонный блондин, очень популярный у наземных экипажей. Он напевал популярные песенки громким невыразительным голосом, участвовал во всех шумных играх и вообще наслаждался жизнью. Однажды Джим столкнулся с ним лицом к лицу. Джим отдал честь, но пилот, улыбнувшись, хлопнул его по плечу и сказал «Привет!», как один мальчишка другому. Джим был ошеломлен, но этим все и кончилось. Их разделяло офицерское звание летчика. Это было грустно.
Друзей у Джима не было. Он избегал мужских компаний, собиравшихся по вечерам в казарме. Вместо этого он ходил в кино или читал книги, среди которых ему попался и роман Салливана. Он прочел, и ему показалось, что это написано кем-то совершенно ему незнакомым.
Время от времени он ездил в Колорадо-Спрингс, где ему встречались солдаты с голодными глазами, рассчитывающие увидеть такую же жажду в глазах кого-нибудь еще. Но Джим не обращал на них внимание. Секс его не интересовал.
В конце концов один из офицеров-кадровиков обратил внимание, что Джим был тренером по теннису, и перевел его в специальную службу на должность инструктора по физической подготовке.
Его жизнь после этого улучшилась. Он поладил с капитаном Бэнксом, офицером специальной службы, футболистом, который прежде был пилотом. Его списали на землю по здоровью. Капитан Бэнкс, как сомнамбула, ходил по своему кабинету, подписывал необходимые бумаги, даже не сознавая, что делает. Как и многие офицеры авиабазы, он перепоручил свои обязанности сержанту.
Сержант Кервински — стройный темноволосый человек. Он носил на мизинце большой перстень с бриллиантом, говорил быстро и часто краснел. Даже невинный глаз заметил бы, как обрадовался сержант, когда Джима перевели в его отделение. Теперь жди неприятностей, подумал Джим.
В подразделение специальной службы входили те, кто работал в театре и библиотеке базы, кто ставил пьесы и радиопрограммы, издавал газету. Кроме этих творческих людей, было с полдюжины спокойных молодых людей, которые работали инструкторами по физической подготовке. Поскольку все попытки навести дисциплину в гарнизоне неизменно саботировались штабными, жизнь у Джима была не бей лежачего. Физподготовкой почти никто не занимался, а потому гимнастический зал был целиком в распоряжении тренеров, что их вполне устраивало, поскольку все они были помешаны на бодибилдинге.
Хотя жизнь на базе была вполне сносной, Джим мечтал, чтобы его послали за океан, хотя и знал, что в современных условиях воюют только пехота на передовой да боевые летчики. Тем не менее мысль об опасности будоражила его воображение. Он жаждал освобождения.
Лишь немногие из рядовых необученных хотели того же. Они тоже ненавидели рутину и бездеятельность, однако были в меньшинстве.
У каждого штабного был по меньшей мере хотя бы один дружок-офицер, который обещал не допустить его отправки за океан или, если уж этого не избежать, содействовать его устройству в каком-нибудь местечке побезопаснее, вроде Англии. Штабные не были героями, и они этого не скрывали. Только сержант Кервински был другой.
Он мечтал, чтобы его послали на какой-нибудь тихий остров с белым песчаным пляжем и без женщин. Когда Джим попросил сержанта включить его в список первой группы, отправляющейся за океан, Кервински рассказал ему об этом рае и добавил:
— Я тебя понимаю, парень, ей-богу! Я включу тебя в список. Может, мы вместе отправимся в южные моря. А пока пошли ужинать.
Они вместе встали в очередь, чтобы получить обычную тяжелую пищу. Потом они уселись за один из длинных деревянных столов. Прямо над головой сержанта висел календарь с изображением пышногрудой девицы. Кервински с отвращением взглянул на нее, потом повернулся к Джиму и сделал пробный ход:
— Ничего тетка?
— Ничего тетка, — без всякого энтузиазма сказал Джим.
— Ты, наверное, еще и женой не успел обзавестись, — весело сказал Кервински. — Ты ведь все путешествовал.
Кое-что о жизни Джима ему было известно.
— Не успел.
Это закидывание удочек было ему тем более неприятно, что сержант красотой не отличался.