— Скажите, пожалуйста, — останавливает она какого-то господина. — Вы не знаете, когда придет этот поезд?
— Какой поезд?
— Ну, этот, бронепоезд.
— А ты думаешь, Маришка, такой поезд ходит по расписанию? Как любой местный?
Девушка бесцельно бродит по станции.
На перроне стоит мужчина в красной фуражке — стоит величественно, неподвижно; эта фигура внушает почтение.
— Простите…
Дежурный по станции оборачивается и вежливо прикладывает руку к фуражке.
— Вы не знаете, когда придет бронепоезд? — спрашивает девушка.
Лицо под фуражкой тотчас становится строгим.
— Это военная тайна, барышня, — звучит строгий ответ.
Зузку уже утомило долгое ожидание, но она еще не сдается.
Может, тот солдатик, вон там… У него на рукаве повязка, вот и сейчас он что-то объясняет какому-то человеку. И потом, он не намного старше, чем она.
— Скажите, пожалуйста, бронепоезд… когда придет? Я жду с самого утра.
Солдатик слушает деревенскую девушку с радостью.
— С утра? А кого? — выспрашивает он для начала.
— У меня там брат.
Ответ удовлетворил его, но есть, конечно, и еще одно условие.
— А если я скажу тебе, где надо ждать… ты мне дашь что-нибудь?
Зузка с улыбкой подтверждает, что даст.
И приоткрывает салфетку на корзинке, чтобы показать, что она даст солдату: посыпанные сахарным песком домашние булки.
Зузка стоит у больших ворот и нетерпеливо заглядывает во двор, через который ведут пути в цех железнодорожных мастерских.
Под его сводами уже стоит бронепоезд.
Из цеха выходят во двор люди в форме — военные и железнодорожники.
— Матуш! — кричит девушка.
Один из солдат оборачивается.
И бежит к воротам.
— Зузка! Как ты меня нашла?
— У меня уже ноги гудят…
И сразу же нетерпеливый, напряженный вопрос.
— Как Анка?
— Лучше, ее уже выписали из больницы. Глаза еще завязаны, но…
Сестра колеблется.
— Все будет ясно — только… только потом.
— Когда потом?
— Наверно, через месяц, когда ей снимут повязку… Может, и раньше. Доктор говорит, что можно будет спасти хотя бы один глаз.
— Один глаз…
— А если нет… если нет… — Ее заливает волна жалости и скорби. — То я не буду жить! Это по моей вине!
Брат хмурится.
— Не болтай, ты не виновата. И не реви, не позорь меня… — Он подает ей носовой платок. — Лучше погляди, что там делается.
Оттуда, из цеха, от бронепоезда, ведут под охраной трех немцев: оберштурмфюрера Риттера и двух его пулеметчиков.
Того, первого, девушка наверняка узнала бы теперь — если бы они с Матушем стояли ближе и если бы глаза немцев не были завязаны черными платками.
— Кто их поймал?
Матуш пожимает плечом.
— Один солдат.
Пленные уже садятся в крытый военный грузовик, стоящий во дворе.
— А почему у них завязаны глаза?
Матуш не отвечает.
Грузовик трогается, люди на дворе расступаются.
Он уже приближается к воротам. Матуш с сестрой тоже уступают дорогу.
Грузовик проезжает мимо них, они успевают увидеть лишь маленькое зарешеченное окошко в задней стенке кузова.
Машина выезжает и мчится по улице.
— Как мама? — спрашивает Матуш. — А дедушка здоров?
— Все передают тебе привет. Вот тебе гостинец из дома… А сын твой растет как на дрожжах.
Матуш протягивает руку и достает из корзинки булку.
Он ест булку, все еще глядя вслед грузовику.
— А отец? Слышно о нем что-нибудь?
— Отец с партизанами, где-то у Телгарта, — отвечает сестра. — Когда же кончится эта война? Когда вы воротитесь домой?
Матуш не успевает ответить: над городом завыли сирены.
Он хватает сестру за руку, они бегут в укрытие. В одну минуту опустела улица, двор мастерских; город замер.
Лишь пронзительно завывают сирены на крышах домов.
III. ОСЕНЬ
Такая тишина опускается на горы лишь осенью или зимой.
Но, правда, у зимы нет таких красок: пылают буки, явор и лиственница — весь лес горит тысячами бронзовых, оранжевых, пурпурных и огненно-красных оттенков.
Зузка поднимается вверх по альпийскому лугу.
— Где ты? — останавливается она. — Что не идешь дальше?
Там, пониже, опершись об одинокое дерево, стоит жена Матуша.
Она вслушивается в тишину окружающих лесов, заглядевшись на их красочное многоцветье.