Ш у с т е к. Нас десять человек, дружище! (Глядя на Фанку.) Эта девушка тоже арестованная!
О н д р е й (взволнованно). В таком случае я вам… я вам… вот что скажу! Я предлагаю себя… Сам… добровольно!
Ф а н к а. Добровольно! (Испуганно.) Почему ты?
О н д р е й. Чтобы он к тебе больше не цеплялся! Чтобы вообще ни к кому не цеплялся.
Б р о д я г а. Что ты сходишь с ума?.. Ты пойдешь на смерть… а он снова в гости? Эх ты, балда!
О н д р е й. Вы не верите, что я…
Т о м к о. Хватит, Ондра! Ни слова больше…
Ш у с т е к. Черт возьми… Дайте ему договорить!
Т о м к о (ледяным тоном). Послушайте, пан доктор! У вас свои дети, а у меня — свои! (Становится перед Фанкой и Ондреем.) Это мои дети! (Угрожающе.) И я советую вам оставить их в покое!
Ш у с т е к (в состоянии полного изнеможения, бормочет). Я… я не могу выдержать эту… эту неопределенность! (Хватается за голову, ходит взад и вперед, потом вдруг останавливается перед стариком. Поднимает с пола одну из смятых сигарет, закуривает ее. Потом усаживается лицом к лицу со стариком. Говорит сдавленным голосом.) Посмотрите… посмотрите… (Выпускает дым прямо в лицо старику.)
М а р и к а. Что он делает? И почему так на него смотрит?
Ш у с т е к. Посмотрите, какое у него старое… дряблое лицо…
Лицо старика, неподвижное и бледное, в клубах дыма, кажется мертвым.
М а р и к а (истерично). Не надо так смотреть на него! Не надо!
Ш у с т е к. Пан Терезчак, сколько вам? (Тихо.) Семьдесят семь? Восемьдесят?
С т а р и к (спокойно). Семьдесят два, пан доктор.
М а р и к а. Ой, как вам не стыдно! (С отвращением.) Я знаю, почему вы так на него смотрите. Знаю, что вы думаете.
Ш у с т е к. Пошли вы к черту! (В ярости.) Откуда вы можете знать, что я думаю?
М а р и к а. Вы все думаете об этом… Почти все! Хотите, чтобы помер этот старик… чтобы он отправился к чертовой матери… Чтобы он стал тем самым… Это вы думаете!
Т о м к о. Замолчите, Мондокова! Никто об этом не думает. Никто не имеет права так думать!
С т а р и к (тихо, покорно). Эх, пан учитель… мне уже все равно… что сегодня… что завтра… что послезавтра… (Делает беспомощный жест.) Это все равно что ветер ловить в поле… Я свое прожил. И больше не хочу… А люди одичали… Мир взбесился… (Горько.) Я хочу отдохнуть, пан учитель.
Тишина.
А п т е к а р ш а. Вы… вы и вправду…
У г р и к. Вы в самом деле… хотели бы… отдохнуть?
С т а р и к. Я бы рад умереть… да пока не имею права.
Ш у с т е к. Не имеете права?
С т а р и к. За мной еще осталось одно дело. (Покорно.) Сын меня просит…
Т о м к о. Сын?
С т а р и к. Он просит меня… взывает: «Очистите память мою, отец… Накажите доносчика!»
Т о м к о (твердо). Ваш сын мертв! И память о нем чиста!
С т а р и к (не слыша его). Рука сына указывает мне на одно лицо. (Словно видя что-то перед собой.) Я даже во сне его вижу… кривая улыбка иуды… я знаю это лицо… мне остается только найти его… и убить! А потом я спокойно закрою глаза.
П о в и т у х а. Ой, жестокий вы, Шимон Терезчак! Повторяете Евангелие… слово божие, а бога… бога в вашем сердце нет! Только месть да ненависть!
С т а р и к. Кровь за кровь — как сказано в Писании!
П о в и т у х а. Вы из тех, кто убивает с такой же легкостью, как и зачинает! (Возмущенно.) Наша жизнь висит на волоске, а он все думает о том, чтобы кого-то убить!
С т а р и к. Вы тоже убиваете! Плоды человеческие… бутончики…
П о в и т у х а. Бегите, Терезчак, донесите на меня! (В ее душе снова закипает старая ненависть.) Ваша жена уже знает дорожку.
С т а р и к. Этого вы нам до смерти не забудете. Да, тогда вы едва не лишились своего диплома. (Твердо, без сожаления.) Но моя жена была права: убивать… срезать бутончики… это грех… смертный грех!
П о в и т у х а (задыхается от злости). И это говорите вы? Вы, готовый убить человека?
С т а р и к. Я должен! Это мой долг! Сын мне это завещал…
У г р и к. Ясное дело, око за око… Таков закон. (Осторожно и вкрадчиво.) Но… не стары ли вы… для таких дел? (Неопределенно.) Может, было бы лучше, чтобы это сделал… кто-нибудь за вас… кто-нибудь помоложе?
Ш у с т е к (подхватывает). Скажем, кто-нибудь, кто переживет эту ночь… (Как бы мимоходом.) Например… кто-нибудь из нас…