А п т е к а р ш а. Вот уже два месяца… два месяца я ничего не знаю о нем… (С внезапным раздражением.) Почему вы не погасите эти свечи?! Здесь где-то есть выключатель. У Петрашей и сюда было проведено электричество.
Фанка начинает искать в заставленном вещами подвале выключатель.
(Обращаясь к Томко.) Бедняги… Наверху пять пустых комнат, а все вещи покрываются плесенью здесь, в подвале…
П о в и т у х а. Ваша правда, милостивая пани. А когда будет аукцион?
А п т е к а р ш а. Вы спрашиваете меня?.. Я никогда не покупаю старых вещей, тем более конфискованных!
Фанка находит выключатель, поворачивает его, и тусклый свет освещает запыленное богатство петрашевского дома. Подвал выглядит теперь совсем другим, менее страшным, но теперь он напоминает склад. Ондрей гасит свечки.
Ф а н к а. Посмотри, какие красивые…
Она показывает на старинные часы, причем случайно задевает какой-то рычажок, и часы начинают играть. В подвале звучит нежная мелодия «Тихая ночь, святая ночь…» Старик зачарованно слушает.
П о в и т у х а (снует по подвалу, ощупывает вещи, как бы оценивая их). Аукцион… (Угрику.) Я слышала, что он будет еще до рождества…
У г р и к. Да, это было бы неплохо… (Роется в ящике ломберного столика.) Ага, тут и карты остались… даже карты не успели взять с собой… Да, этот столик мог бы порассказать немало… Преферанс… бридж… покер! А после полуночи — очко… ферблан…
П о в и т у х а. Персидский коврик! (С жадностью.) Наверно, и оценят его недорого. Ведь на таком аукционе…
Сентиментальная мелодия часов продолжает тихо звучать.
Я положила бы его у кровати… и берегла бы как зеницу ока…
Не в силах удержаться, она расстилает коврик на полу.
У г р и к (поглаживая зеленое сукно ломберного столика). Старый Петраш всегда выигрывал… Он любого мог по миру пустить, но только не Северини — нет! Тот любит риск, но никогда не поставит все на одну карту… никогда! А пан Петраш… (перебирая карты) жил себе тихо-мирно и вдруг… во время восстания… все поставил на одну карту! На эту новую республику…
П о в и т у х а (сбрасывает суконные ботинки и в черных чулках с благоговением становится на коврик). Боже праведный… что за чудо… Мягко, как в райском саду!..
У г р и к (гадая на картах). Где же она теперь? Ни пана Петраша, ни этой новой республики. Немцы вернулись и сорвали банк! (С силой ударяет по зеленому сукну.)
Повитуха в нерешительности переступает с ноги на ногу на маленьком персидском коврике. Глаза ее блестят. Часы умолкают, и наступает удивительная тишина.
Т о м к о (Угрику). Петраши когда-нибудь вернутся… (Бабьяковой) и потребуют свое добро!
П о в и т у х а. Я их не выгоняла, пан учитель! (Она недовольно обувается.) А вы откуда знаете… что они вернутся?
Т о м к о. Война ведь еще не кончилась, пани Бабьякова!
П о в и т у х а (обиженно бормочет). Я ни у кого ничего не беру… и даром ничего не хочу. Все покупаю на свои, пан учитель, на свои кровные!
С т а р и к (насмешливо). На свои че-е-естно заработанные грошики…
П о в и т у х а (яростно). За что наказываешь меня, боже, почему я должна с такими… дышать одним…
Т о м к о. Хватит! Здесь не место ссорам. (Недовольно.) Аукцион… споры… Что, у нас нет других забот?
Ш у с т е к (бежит вверх по лестнице, всматривается). А нет ли здесь еще одного выхода? Что, если…
У г р и к. Ничего здесь нет, пан доктор! А вниз по этой лестнице я уже летел.
Ш у с т е к. У нас есть серьезные причины желать поскорее вернуться домой! (Спускается вниз по лестнице.) Я лично тут торговать не намерен. До каких же пор… и почему, черт возьми, буду я здесь торчать?
Т о м к о (энергично). Только, пожалуйста, никаких выходок! Мы не должны допустить ничего такого, что создало бы впечатление, будто наша совесть нечиста!
Б р о д я г а. А… вы… можете поручиться за всех?
Т о м к о (убежденно). За всех, кого знаю, именно знаю! (Остальным.) Самое большое — нам могут назначить штраф, всем, кого взяли после семи!