Со всех сторон, куда ни бросишь взгляд, — горы, холмы, леса, светлые контуры гребней полонин и темные, затененные углубления долин; все — в каком-то прекрасном и диком беспорядке; Ветерна полонина — как бы центр этой земли, ее сердце: возможно, стоит лишь приложить ухо к ее душистой, покрытой ароматными травами спине, и услышишь его биение.
Круто спускающиеся альпийские луга пестреют яркими цветами, и ветер, который здесь никогда не утихает, свистит и, играя ими, меняет их цвет.
Может, из-за этого непрестанного ветра и зовется полонина Ветерной, а может — кто знает, — причиной тому белые дикие нарциссы: в определенное время на солнечных, теплых ее склонах цветет их такое множество, что людям в долинах порой даже кажется, будто на Ветерну полонину в разгар жаркого лета уже выпал первый снег.
Горная природа дышит умиротворяющим теплом и торжественной тишиной, безучастная и равнодушная к жестокости войны.
Но там, внизу, в одной из долин, которые со всех сторон окружают могучий массив Ветерной половины, взбирается, тянется длинный товарный поезд.
Это транспорт в концентрационный лагерь.
В будках на тормозных площадках — вооруженная немецкая охрана.
Заросшие лица узников, глаза, запавшие от долгого, мучительного пути, неподвижно следят, как за решетками вагонных окошек убегает солнечный летний день.
Рука машиниста на рычаге регулятора.
Машинист Гудец хмурится, словно преодолевая постоянное искушение закрыть пар и остановить поезд.
— Всю дорогу меня это гложет… — бормочет он недовольно. — Что будем делать, Ямришко?
На лице кочегара, черном от сажи, сверкнули глаза.
— Не знаю, что… Но Гитлеру мы их не повезем, лучше уж…
Он не успевает договорить — внезапный толчок бросает его вперед: машинист вдруг резко тормозит, скрипят колеса, летят искры.
Впереди на путях — несколько деревьев, что-то вроде наскоро сооруженного и отнюдь не непреодолимого барьера.
Поезд уже послушно остановился перед самым завалом.
Со склона раздаются первые выстрелы.
К паровозу подбегает немецкий солдат.
— Partisanen! Weiterfahren… Weiterfahren![2]
Машинист Гудец высовывается из будки, указывая на завал.
— Нельзя… не видишь?!
— Das ist nichts!.. — кричит солдат. — Nichts! Weiterfahren![3]
Он взбирается на паровоз, доставая пистолет.
— Schnell!.. Schnell! Sofort![4]
Кочегар Ямришко без размышлений ударил его лопатой.
— Иначе с ним не столковаться… — бурчит он, глядя, как тело немца медленно сползает вниз с паровоза.
Стрельба в долине усиливается.
Из-за камней и деревьев партизаны обстреливают транспорт.
Немцы выскакивают из тормозных будок, прячутся за вагонами, залегают за насыпью и отвечают огнем на выстрелы партизан.
Кочегар и машинист, не обращая внимания на стрельбу, бросаются открывать вагоны; из них выскакивают заросшие узники и разбегаются в разные стороны.
Там, наверху, на склоне, капитан Федоров кричит партизанам по-русски:
— Точнее цельтесь! Осторожно, чтоб не задеть своих!
Винцо Пирш лежит под старой сосной. Его худое лицо словно вырезано из дерева. Он посылает из автомата короткие, экономные очереди.
— Ложись! — вдруг кричит он. — Мешаешь!
Эти слова обращены к одному из беглецов, солдату Матушу Сироню: он избрал дорогу вверх по склону, прямо к партизанам.
Матуш прижимается к земле, пули летят над его головой.
— Я ведь мог в тебя попасть, — ворчит Пирш. — Куда ты летишь как сумасшедший?
Солдат, отмахнувшись, еле переводит дыхание.
— Туда, за эту гору… Домой!
Винцо Пирш, продолжая стрелять, ворчит:
— Домой… домой… всем бы только домой!
Но Матуша уже и след простыл: он исчезает в лесу над откосом.
Пирша охватывает злость.
— Ты что? — кричит он ему вслед. — Думаешь, у других нет жены?!
И, выругавшись, продолжает стрелять.
Бой за освобождение транспорта продолжается.
Матуш поднимается по горе, покрытой еловым лесом, сокращая путь: видно, что здесь он смог бы идти и с завязанными глазами.
Лес начинает редеть, в просветах виднеются зеленые луга, которые спускаются к деревне.
Небольшой белый костел, деревянные дома с гонтовыми крышами, огороды, за гумнами — полоски полей; над лугами темнеют леса, а выше их темно-зеленой полосы — полонина.