ПТИЧЬИ ДОРОГИ, 1957
1
Я уснул под дождем,
я очнулся в зарослях ливня.
Еще зелен был лист,
но я близко видел луну,
слышал клик птичьих стай,
белый клич,
сотрясающий небо.
Стремительно, жадно —
так чуют звериные уши, —
сестра моя, слух навостри!
Вяйнямейнен[5] поет на ветру,
он крылом одаряет тебя
белоснежного снега,
и уносит нас песенный вихрь.
2
Но пустынно
в высоком просторе,
покинуты птичьи
дороги: пернатое
воинство в дали
умчали ветра,
вспыхнуло новое солнце,
взвихрилось пламя,
и в дереве пепла
сгорели птиц голоса.
Там и наши
песни взмывали.
Сестра, из твоих крыл
уходит жизнь,
ты ускользаешь от меня
в мглу снов. Успею ли
пропеть про птичий страх?
ГЕРТРУДА КОЛЬМАР[6]
Кровавые пятна в листве
бука, и зелень дымится.
Тень горька, и ворота скрипят
голосами сорок.
В эти ворота ушла
девушка с гладким пробором.
Из-под тяжелых век
глядела равнина, в болотах
затерялись шаги.
Но не хочет уйти
темное время. И ржавый
от крови, идет по земле
дозором мой стих.
Чем я тебя помяну?
Я стану под буком.
«Замолчи, — велю я сороке, —
сейчас вернутся сюда
ушедшие». Чем я тебя помяну?
«Мы не умрем, мы будем
опоясаны башнями»[7].
КАФЕДРАЛЬНЫЙ СОБОР, 1941
И услышали мы:
над зимним потоком,
над волнами взорванной
черноты гремит София,
омраченного Новгорода сердце.
Ее не раз окутывала тьма.
Но возвращалось
безоблачное время,
летело на дельфинах
по вспененным валам,
и твои щеки румянцем обжигал
фруктовый сад, и за оградой
странники заплаканные лица
подставляли под золотые
звоны куполов.
София, ночь твоя была
смертельно бледной бездной
полнолунья. В ней ты,
как в ледяном гнезде,
сверкала птицей Алкион.
Сегодня твои стены
от дыма почернели
и двери выбиты огнем.
Зажгутся ли опять
твои потухшие глазницы?
На нашей совести
молчанье
и вопль. Мы видели,
как над равниной
ты поднимала
белый лик.
И вот
заколосился
в топях
гнев.
Гнев, посев тяжелый.
В себе
я отыщу ли слово,
что просветлит
мои зрачки?
СООБЩЕНИЕ
Байла Гельблунг,
бежавшая с эшелона
из Варшавского гетто,
девочка,
блуждала она по лесам
с оружием, и партизанку
схватили
вблизи Брест-Литовска,
она была в польской шинели,
ее допросили немцы,
офицеры, осталось
фото: молоды офицеры,
мундиры их безупречны,
безукоризненны лица,
выправка их
безупречна.
СЕЛЬСКАЯ ЦЕРКОВЬ, 1942
Дым
над сложной кровлей, над срубом
бревенчатым. След вороний
петляет по склону. Река
окована льдом.
Здесь
отблеск огня, разворочены
камень, купол и свод,
взорваны стены.
Тут стояла деревня
на всхолмье, река,
как белый ягненок,
в апреле резвилась у двери.
В круглой излучине
ветер играл.
Теперь он бродит как тень
и мрачно, голосом хриплым
трубит над горой.
Только ворон,
каркая, вторит ему.
ТОМСКАЯ ДОРОГА
Как ни кричи,
не прорваться сквозь ветер,
бьющий по канатам арфы —
жилам звериным, на сучья
березы накрученным.
Холмистые цепи,
слышу арфу за насыпью,
однако не вижу дороги.
Елизавета
сказала когда-то:
вернуться
6