Избранное

Только Пошки нет. Где Пошка? Где он сейчас?

Вот и Фойгт со Сторостасом выходят.

Пора подумать об отъезде. Итак, доброй ночи, господин Шалуга, — и еще чуточку побродить на воздухе, среди людей.

— Мне хотелось бы попрощаться с господином Пошкой и его невестой, — говорит Фойгт. — Куда он запропастился?

— Я уверен, он где-то здесь, мы разыщем его, — говорит Сторостас.

Но они ею не находят. У костра его нет; они идут вдоль подножья горы, по берегу реки, — там его тоже нет.

У Сторостаса одно соображение относительно оперы:

— Как вы поступите с большими назидательными отступлениями, включенными поэтом в поэму? Это прекраснейшие места у него. Я думаю… Но у вас должно быть действие… Это плохо увязывается одно с другим.

— Я уже думал об этом. С ариями тут ничего не получится, они превратятся в монологи в духе Вагнера.

— Я имею в виду известные строки, — говорит Сторостас, — вам, конечно, они знакомы.

Теперь он декламирует то, что имел в виду, в самой интонации соединяя скромность и добронравие проповедника, перенесшего много испытаний, со скрытой язвительностью деревенского мудреца.

Боров ты этакий, как же живешь ты! Бесстыжий! Намедни
мимо двора твоего проезжал я, загажен он жутко.
Вдруг мой каурый заржал, и стропила посыпались сверху,
вдребезги окна разбились. И три полосатые хрюшки
с выводком всем полосатым из хижины с визгом рванулись,
будто их режут, — волосья от жути поднялися дыбом!

Сторостас смеется: «А не лучше ли в таких местах просто говорить?»

Фойгт складывает руки на груди и отвечает:

Нет, я не ведаю как, но верю: то в опере будет,
и отступлю лишь тогда, когда боги — и все! — нас покинут.

— Может быть, Гавен наколдует здесь небольшое оркестровое сопровождение? Я поговорю с ним, у него сейчас как раз прилив вдохновенья. — И добавляет: —

Жалко, что Пошки здесь нет, он смог бы, он так музыкален!

Сторостас подхватывает:

Значит, должны мы кусты обыскать, досточтимый коллега.
Надо найти нам его, пусть даже в объятьях невесты.

Но, пожалуй, довольно. Фойгт наклоняет голову набок, прислушивается, втыкает палку в землю.

— Вы не слышите, что там происходит, внизу?

— Пошли, — говорит Сторостас.

Перед ними вырастает Готшальк:

— Куда вы идете?

— Вниз, к костру, — отвечает Фойгт. — Вы что, не видите, там что-то случилось.

— Я полагаю, господам профессорам там делать нечего.

— Вы так полагаете? Оставьте свое мнение при себе. Здесь свобода мнений.

Готшальк загораживает Фойгту дорогу.

— Вы останетесь здесь, господа. Вас это не касается.

— Разрешите, — говорит Сторостас.

— А вам, старый литовец, я посоветовал бы держать язык за зубами.

— Ну, это уж слишком, — кричит Фойгт.

И мимо Готшалька:

— Идемте, господин коллега!

И снова Готшальк рядом с ним.

— Господин профессор, до сих пор мы наблюдали спокойно: весь день вы путались с этими литовцами.

— Что вам надо? И кто это наблюдал, кто это — мы?

— По-моему, объяснений не требуется.

— Проваливайте ко всем чертям, — кричит Фойгт.

На этот раз он, видно, нашел нужные слова. Готшальк повернулся и исчез, будто растаял у них на глазах.

Теперь к костру.

— Господин Сторостас, — зовет Фойгт, — поглядите, ведь это настоящее побоище.

Видит бог, побоище. Поникший костер. Отрывистый рев.

— Ах ты господи, и мои литовцы там!

Фойгт кричит и, размахивая палкой, бросается к месту сражения.

— Стойте! Разойдитесь!

Но это не мальчишки.

— Господин профессор! — Канкелат кидается ему наперерез. — Остановитесь, господин профессор!

— Да вы что, Канкелат, не видите, что ли?

И мимо!

Вон стоит Тута Гендролис.

— Девочка, что вы здесь делаете? Где Пошка?

— Его там нет. Я не могу его найти… Там наши мужчины.

Она имеет в виду крокишкяйцев. Их Фойгт уже видел издалека.

— А, и эти морды здесь! — Теперь Фойгт обнаруживает и неймановских прихвостней или, если хотите, собутыльников. И еще одного, что околачивался вчера пьяный в трактире у Платнера, такая рожа: увидишь — не забудешь.

Но вдруг стон. Словно кого-то закололи.

Кто дрался один на один, останавливается, те, что в общей свалке, тоже. Что случилось?