Теперь пустая бутылка летит в кусты.
Вот и хорошо.
Летом ночи короткие.
Генрих просыпается. Что-то влажное касается его лица, и немного погодя опять. Что же это такое? Невозможно собраться с мыслями, столько шнапсу выпито, что мысли прямо плавают в нем. Страха он вовсе не чувствует, нисколько не испугался. Шнапс, словно теплое одеяло, укутал его — шнапс в семь цветов радуги.
Никак лижет меня кто-то?
Тут он открыл глаза.
Над ним стоит олень, широко расставив ноги, и еще раз проводит своим шершавым языком по лицу Генриха.
Это вовсе не так уж неприятно, только щекотно, и Генрих не выдерживает, смеется, и тут олень вздрагивает и неторопливо уходит в кусты.
В сизом утреннем свете Генрих, приподнявшись, видит, что олень белый.
Рядом лежит Теше и бурчит, когда Генрих толкает его в бок.
— Ну ясно, — говорит Теше, — бывает.
Генрих только что рассказал ему, что кто-то его лизнул.
— Но ты даже не знаешь кто, — говорит Генрих, и он слегка взволнован.
— Да будет тебе форсить! Белый олень.
Теше знает и сам: белые олени водятся тут неподалеку, в Траппенском лесу, они на самом деле серого цвета, чуточку темнее, чем исландский мох.
Кто знает, а вдруг это к счастью? Генрих никак не может успокоиться. Он встает, потягивается и начинает что-то насвистывать, но у него стучит в голове, и он перестает свистеть.
А Теше разобрал только одно слово: счастье.
— Так как же насчет четырехсот? — спрашивает он.
— Ладно, — говорит Генрих и садится с ним рядом. — Но только под расписку.
— Само собой, даю слово мужчины, — говорит Теше. Генрих отсчитывает четыре сотенные и кладет остальные обратно в бумажник.
«Не меньше десяти таких же», — мелькает в голове у Теше. От одной этой мысли начинает болеть голова, а тут еще столько шнапсу выпито, так что Теше совсем не до свиста.
— Черт возьми! Я оставил свой велосипед в Лобеллерском леске, — говорит Теше.
— Не пропадет, — говорит Генрих.
А теперь можно уже все рассказать до конца.
Ребенок Теше так и растет в семье Теше, о Генрихе ни звука. Девочку назвали Мартой, сейчас она белокурая, а когда подрастет, волосы потемнеют.
Генрих пропал.
— Да мы же с ним вместе были, — говорит Буссат, — в Лобеллерском леске.
— Он хотел еще в Клокен съездить, — говорит Теше.
— Наверно, там назюзюкался, — говорит Какшис.
— Кто его знает, — говорит Амбрассат. — Тут возле границы много всякой швали околачивается.
Кто скажет, какими бывают последние мысли человека? Должно быть, в разных случаях разные.
Последние слова — дело другое, их передают потом из уст в уста, и, значит, можно еще что-то узнать, иногда они еще долго бродят по свету.
Генриху и тут не повезло.
Да что он такого сказал?
— Знаешь, забавно так: стоит над тобой олень и язык высунул, белый олень, говорю тебе, просто смех.
— Ясное дело, — говорит Теше.
И Генрих хочет подняться.
— Брось, Теше! Да будет тебе, Теше.
Вот и вся история. По-прежнему люди ездят в Лобеллерский лесок, болтают о том, о сем. Граммофон Амбрассата. Качели Амбрассата. Семицветный «шнапсус» Амбрассата. Здесь так хорошо, в лесу!
— Ну и бочки бездонные, — говорит Буссатова законная половина, — на вас вина не напасешься!
— Наш кайзер, — говорит господин Буссат, — сидит себе да посиживает.
Перевод Г. Ратгауза.
РОЗА И ЕЕ МУЖ
Роза отворяет дверь. Она просовывает четырехгранный стержень в висячий замок, раз двадцать его поворачивает, замок отмыкается, она вешает его на петлю, кладет руку на железную щеколду и тянет за нее, дверь кабачка поддается и отворяется. Соломенная обивка обветшала, но еще служит на совесть и удерживает в доме вчерашнее тепло, а из открытой двери душно тянет шнапсом, кислым тестом, огуречным рассолом да мало ли еще чем.
Роза Липман вытаскивает из передника сальную свечу. Не оборачиваясь, она входит в дом, дверь затворяется. Теперь видно, что дверь посередке грубо обстругана, на серой доске примерно на высоте груди белеет пятно. Там было что-то намалевано — должно быть, смолой, какое-то приветствие непонятными буквами. Это намалевал Лейб в тот год, когда вернулся после войны и все увидели, что он рехнулся. Он бегал по деревне, потерял штаны и снова нашел их, и так обрадовался, что опять бегал и всем их показывал.
Был он тогда еще совсем молодой, всего годок как женат, когда его забрали с собой солдаты, чтобы он показал им дорогу, и царский офицер приказал избить его, будто бы за ложные сведения. «Если бы только они его тут же бросили, — всякий раз говорит Роза, — я бы его как-нибудь дотащила и обязательно выходила». Но они избили его и увезли в Георгенбург и там посадили под замок.