Хабеданк рассказывает, а тетушка Хузе разглядывает в упор молодого человека, этого Лео, и Левин предпочитает смотреть по сторонам. Ему бросаются в глаза изречения, на каждой стене по два или по три, выжженные, вышитые бисером — серебряный бисер на черном фоне — или разноцветным шелком: «Хлеб-соль ешь, а правду режь!» Или: «Что лживо, то гнило». А над креслом в углу, между окнами: «Мы не вечны на земле».
Тетушка Хузе уселась в кресло, и Левин смотрит в другой угол, там написано: «В беде не унывай, на бога уповай».
Она сидит в кресле, потому что вынести это невозможно. Но того, что рассказывает Хабеданк, пожалуй, и сидя не выдержать.
— Значит, Кристинин старик поставил на реке плотину, и пруд тоже подпер.
Почему бы и нет, думали все, хочет в весенний паводок отвести воду, она ему еще понадобится, когда река обмелеет, летом тоже бывает что молоть.
А потом потихоньку, темной ночью шлюзы настежь — и всю воду спустил.
— Собака! — отрезает тетушка Хузе, хоть она и не полька, а родом из Грембоцына, из дома лесника, стало быть, немка и раньше была баптисткой.
— Собака, — повторяет тетушка Хузе и встает. — Ехать мне с вами в Бризен?
— Но что ты там можешь сделать, тетушка? — говорит Хабеданк.
— Говорить за него, — отвечает тетушка Хузе. — Он же ничего не скажет.
Но сейчас Левин все же говорит:
— Это он потому, что у него мельница за плату, а у меня мельница на продажу. — И с ударением добавляет: — Была.
— Вот еще, — говорит тетушка Хузе, — если ты за свой счет мелешь, значит сам и рискуешь. Нечего тут рассусоливать. Значит, я с вами в суд, — заявляет она и снова садится.
— Но ты же ничего не видела, — говорит Левин.
— Зато я говорить умею, — возражает тетушка Хузе. — Завтра в полдень суд, я там буду.
И Хабеданк знает — это решено и подписано, тут уж ничего не поделаешь, в полдень тетушка Хузе будет к окружном суде — красной кирпичной коробке с башенками, облицованными зеленой глазурованной плиткой. Она знает наперед, что именно скажет, это по ней видно, и повторится точно такая же сцена, как в свое время при ее выходе из баптистской общины, сцена наивная и вместе с тем возвышенная. Тогда это вышло из-за проповедника Лаша, бывшего Лашинского, он не пускал в молельню незамужних матерей, что вовсе не касалось тетушки Хузе, да поступка ее никто тогда и не понял, а теперь это из-за старейшины, из-за праведника, которого господь всем благословил и который убрал с дороги конкурента, дабы зримое благословение божие нисходило на него еще щедрее.
Мир полон несправедливости, это даже из оконца тетушки Хузе видно, но тут несправедливость у порога, неужто пройти мимо: войдем же в храм помолиться, как сказано у Луки в главе восемнадцатой.
— Н-да, — говорит Хабеданк, пробуждаясь от своих мыслей. Удивительная женщина эта тетушка, — перевалило за семьдесят, а как сидит! Сама вся подобрана, голубой передник с красной каемкой без единой складочки.
Теперь рассказывает Левин. Какое Хабеданк с Вайжмантелем устроили представление в итальянском цыганском цирке.
— Разрази меня гром! — восклицает тетушка Хузе, но тут же хлопает себя по губам, а Хабеданк запевает песенку Вайжмантеля, и тетушка Хузе сидя подпевает ему и сидя отбивает ногой такт, и откуда-то у нее берется тоненький голосок, и, так как голос у нее вообще-то более низкий, ей скоро не хватает воздуха.
— Гей-гей-гей-гей!
Левин побледнел. Хабеданк это заметил, и тетушка тоже. Как быть? Петь громче, еще веселей? Или как?
Пусть поют.
Пока тетушка Хузе не восклицает:
— Боже ж ты мой, — и, вскакивая, не хлопает себя опять по губам. — Что ж это я, надо вас накормить, вы ведь с самого утра в дороге.
И вот появляется чай, о котором уже упоминал Хабеданк. Будто его вовсе не требуется, но который даже очень хорош от десятка всяких хвороб: кашля и слабой груди, уж наверняка ушной боли, желчного пузыря, поноса и костоеды. И для поднятия духа тоже.
Что тетушка даже переломы лечит и нарывы пользует чайными припарками, не разрезая, значит, и, значит, не оставляя шрамов, известно всей округе. Неизвестно лишь, чья она, собственно, тетушка. Но тетушке все по силам. Завтра она будет в Бризене.
Так было у тетушки Хузе. А сейчас Хабеданк и Левин стоят на шоссе, и перед ними лежит городок.
Дом на доме, рассыпанные как попало; булыжные мостовые; две церковные колокольни; штукатуренные стены конюшен; деревянные, дочерна просмоленные заборы. А позади труба паровой лесопилки Кёнига, ящичная тара.