— Что мы, немцы, что ли, чтобы заложников оставлять? Самое большее, отберут у вас башмаки — вот и весь залог. Потому что все мы разутые ходим.
В ответ безоружный принялся ворчать, будто и в самом деле опасался только за сохранность своих башмаков. Но в глубине души он ликовал: ведь каждая подробность, касающаяся того, что ожидало его впереди, хорошего или плохого, возвращала ему уверенность.
— Слушайте, — проговорил, наконец, вооруженный, — раз уж вы так о них печетесь, о своих башмаках, сделаем вот что: вы сейчас наденете мои башмаки и в них появитесь в штабе, ведь мои-то совсем развалились и на них никто не позарится. А я надену ваши. А когда мы пойдем обратно, я вам их отдам.
Теперь ребенок и тот бы понял, что это за история с башмаками. Просто вооруженному понравились его башмаки. Ну что же, безоружный отдаст ему все, что тот пожелает. Он не дурак и будет только рад, если удастся так дешево отделаться. «Я великий камарад, — скажет он фельдфебелю. — Я отдать им свои башмаки, а они меня отпускать!» И, может быть, фельдфебель подарит ему пару таких сапог, в каких ходят немецкие солдаты.
— Значит, вы никого у себя не держите — ни заложников, ни пленных? И секретаря и остальных тоже, значит, не задерживали?
— Секретарь выдал троих наших товарищей, братья с мельницы участвовали в облавах, а учительница спала с немцами.
Безоружный остановился.
— Но вы же не думаете, что я тоже доносчик? И не завели же вы меня сюда, чтобы убить? — проговорил безоружный, останавливаясь, и зубы его слегка приоткрылись, словно в улыбке.
— Если бы мы считали вас доносчиком, — ответил вооруженный, — то я бы не ждал столько времени, чтобы сделать вот так, — и он щелкнул предохранителем, — и вот так, — закончил он, наставив винтовку ему в спину и сделав вид, что готов выстрелить.
«А ведь не стреляет», — подумал доносчик.
Однако тот, что был вооружен, не опускал оружия, а все сильнее и сильнее давил на спусковой крючок.
«Залпами, залпами огонь», — успел подумать осведомитель. И когда он почувствовал, что в спину ему словно ударили огненным кулаком, в его мозгу промелькнула еще одна мысль: «Он думает, что убил меня, а я жив».
Он упал ничком, и последнее, что ему удалось увидеть, были ноги в его башмаках, которые перешагнули через него.
В лесной чащобе остался труп со ртом, набитым хвоей. Через два часа он был уже весь черный от муравьев.