Тогда мужчины, валяясь на сене, заводят разговоры о своих женщинах, о тех, какие у них были, и о тех, какие будут, загадывают, что случится, когда кончится война, и перебрасываются пожелтевшими фотографиями.
Джилья спит у стены рядом со своим низеньким, лысым мужем. По утрам она слышит разговоры мужчин, отягощенные желанием, и чувствует на себе их взгляды, которые ползут к ней, извиваясь, словно змеи в сене. Тогда она встает и идет к колодцу умыться. Мужчины остаются в темноте сарая, воображая, как она снимает рубашку и намыливает грудь. Ферт, который не участвовал в разговоре, встает и тоже идет к колодцу. Мужчины бранят Пина, который читает их мысли и подшучивает над ними.
Пин чувствует себя среди них словно среди завсегдатаев трактира. Но мир этих мужчин с завшивевшими бородами, проводящих ночи на соломе, суровее и ярче. В них есть что-то новое, что притягивает и отпугивает Пина, а то, что они сходят с ума по женщинам, так ведь это же свойственно всем взрослым.
Время от времени они приходят в лагерь, ведя какого-нибудь незнакомого мужчину с позеленевшим лицом, робко озирающегося по сторонам, который, кажется, не решается даже моргнуть широко распахнутыми глазами и которому никак не удается разжать зубы, чтобы спросить о чем-то таком, что волнует его больше всего на свете. Незнакомец покорно уходит вместе с партизанами в сухие и туманные поля, начинающиеся за лесом, и никогда не бывает, чтобы он вернулся обратно; только порой вдруг замечаешь на ком-нибудь его шляпу, или куртку, или подкованные гвоздями ботинки. Все это таинственно и занимательно. Пину всегда хочется пристроиться к маленькому отряду, шагающему по полю, но партизаны, ругаясь, гонят его прочь, и тогда Пин принимается прыгать перед сараем, дразнить вересковым веником сокола и размышлять о тайных ритуалах, совершаемых на влажной от росы траве.
Однажды ночью, желая подшутить над Пином, Ферт говорит ему, что на поле, на третьей меже, для него приготовлен сюрприз.
— Разрази меня гром, Ферт, какой сюрприз? — спрашивает Пин. Его разбирает любопытство, но сереющие в тумане лужайки внушают ему некоторый страх.
— Дойдешь до третьей межи и увидишь, — отвечает Ферт и усмехается, скаля гнилые зубы.
Пин идет один в темноте, и страх пробирает его до костей, как промозглый туман. Поглядывая на контуры горы, он придерживается кромки луга. Свет очага, разложенного в сарае, отсюда уже не виден.
Пин вовремя остановился, он уже занес было ногу. Под ногами у него что-то большое и белое, растянувшееся вдоль межи. В траве валяется разложившийся труп человека. Пин смотрит как завороженный: из земли поднимается черная кисть и скользит по трупу, цепляясь за него, словно рука утопающего. Нет, это не рука: это жаба, одна из тех жаб, что по ночам скачут по лугу; теперь она лезет на живот к покойнику.
Пин мчится по полю; волосы у него встали дыбом, а сердце вот-вот выскочит из груди.
Однажды в лагерь приходит Герцог. Вместе со своими свояками он отсутствовал несколько дней: они ходили в одну из своих таинственных экспедиций. На шее у Герцога черный шерстяной шарф, в руке он держит меховую шапку.
— Товарищи, — говорит он, — они убили моего свояка Маркиза.
Партизаны выходят из сарая и видят приближающихся Графа и Барона, на шее у которых тоже черные шарфы. Они несут гроб, сплетенный из виноградных лоз и веток оливы. В гробу лежит Маркиз, убитый на гвоздичном поле фашистами из «черной бригады».
Свояки ставят гроб перед сараем и склоняют обнаженные головы. Теперь видно, что с ними двое пленных. Это фашисты, которых захватили накануне. Они стоят босиком, лохматые и в сотый раз объясняют каждому, кто к ним подходит, что их мобилизовали насильно.
Герцог велит пленным взять кирки и лопаты и нести гроб на луг, чтобы там закопать его. Процессия пускается в путь: двое фашистов несут на плечах гроб, а по пятам за ним идут три свояка — Герцог в середине, остальные двое по бокам. В левой руке, на уровне сердца, они держат шапки: Герцог — круглую меховую шапку, Граф — вязаный башлык, Барон — большую черную крестьянскую шляпу; в правой руке у каждого — пистолет. Позади них, на некотором расстоянии, идут все остальные, и никто не произносит ни слова.