Кришталя даже к прицельной оптике - и тот не ошибался: выкрикивал
показания прибора без запинки, полным голосом. Да и снаряд посылал
метко.
И все же Малюга не считал Кришталя заправским артиллеристом.
Парень был нрава затейного, уморительно отплясывал чечетку.
Бойцы, захлебываясь от смеха, яростно поощряли танцора:
- Наддай! Швидче... Що швидче!
А Малюга, бывало, поглядит-поглядит исподлобья на мелькающие в
траве носки сапог и выковыривающие пыль каблуки, громко сплюнет и
отойдет прочь.
"Швидкисть в ногах - небогато розума в голови".
Эх, Малюга, Малюга, дремучий был человек!
Послание на множестве листков. Читаю. Ну конечно, бурно
высказанная радость, что оба мы еще живы, что можем встретиться... И
сразу же Кришталь пустился в воспоминания. На листках запестрело:
"А помните - в Жмеринке... в Гнивани... в Браилове... в
Казатине?"
И он выкладывал горы фактов, казалось только что выхваченных из
боя, обжигающих пороховым дымом... А ведь события сорокалетней
давности!
И все это без дневника. Поразительная у человека память...
Но как же он живет теперь, мой бывший артиллерист, веселый
чечеточник? Мне было приятно узнать, что боец "Гандзи" хорошо проявил
себя и на мирном фронте. Рабочий-краснодеревщик, он трудился над
восстановлением пострадавших от войны домов и дворцов Одессы.
"Это замечательно, - написал я Кришталю, - что у вас такая
память. Она может помочь нам в самом трудном - в розыске оставшихся в
живых товарищей. Хорошо, если бы вы подсказали план действий..."
Особой строчкой в письме я просил Кришталя сообщить все, что ему
известно о матросе Басюке Филиппе Яковлевиче (он у меня в повести
выведен как матрос Федорчук).
Ответ пришел незамедлительно.
Распечатываю письмо, с волнением пробегаю страницу за
страницей... Вот пошли фамилии... Вот упомянут и особенно близкий мне
человек, Басюк... Но вчитываюсь - и перед каждой фамилией начинаю
спотыкаться: "НЕТ... НЕ знаю... НЕ слышал... утратил связь... НЕ
встречал..."
Мы продолжаем переписываться. Шлем друг другу поздравления на
Новый год, на Первое мая, на Октябрьские праздники. Кришталь
по-прежнему ошеломляет меня остротой памяти.
Иной раз заново с волнением переживаешь давно забытый случай: со
скольких снарядов, к примеру, мы разгрохали вражеский обоз у станции
Гнивань, как подавили пулемет на церковной колокольне в селе
Кожанка...
Но люди! Такая была дружная, боевая команда... Неужели, кроме
нас, никого в живых? Быть этого не может!
И тут сама книга стала скликать своих героев. В 1955 году повесть
"Бронепоезд "Гандзя"" была переиздана.
Генерал Григорий Арсентьевич Печенко увидел книжку в руках
сына-школьника.
Загипнотизированный названием, прочитал книгу залпом.
И вот уже передо мной на столе письмо:
"Докладывает ваш бывший пулеметчик..."
Далеко шагнул боец "Гандзи" - пришел на бронепоезд молодым
крестьянским парнем, а теперь, поди ж ты, генерал-инженер.
Читаю дальше.
Григорий Арсентьевич Печенко проживает в Харькове. Там же
обнаружился полковник-инженер Федор Семенович Филиппенко - тоже бывший
пулеметчик на "Гандзе". Оба в отставке.
И у Филиппенко за плечами нелегкий путь.
Сын каменщика, он в детстве, в царское время, не знал, что такое
поесть досыта.
А в советские годы, посмотрите, сколько учебных заведений
окончил:
высшая школа физического образования (ныне Институт имени
Лесгафта), летная школа, военная академия, планерная школа.
У Филиппенко плохо действует рука (на бронепоезде хватило
осколком по суставам пальцев). Как же попасть в военную школу? Ведь
медицинская комиссия, строгий отбор!
И его забраковали. Не посчитались с тем, что человек с фронта,
стойкий боец - такими только и пополнять ряды красных офицеров. Даже
ходатайство, которое мы написали с бронепоезда, не подействовало на
врачей.
Но не таков Филиппенко, чтобы сдаваться.
"Я левша, еще слесарем работал левой - и, на беду, левую и
повредило. Нормально действовал на руке только большой палец - я и
принялся его тренировать. Одновременно тренировал мускулы на ладони -
до корней поврежденных пальцев".
По многу часов в день занимался Филиппенко своей рукой - и с
радостью обнаружил, что большой палец крепнет, крепнут и мышцы ладони.
Рискнул - записался на спортивные соревнования.
В зале расположены снаряд за снарядом. Филиппенко сопутствует
удача. И вдруг - канат... Свисает с потолка - а до потолка восемь
метров, и на канате ни одного узла. Тут же судья объявил, что
взбираться к потолку только при помощи рук; притронешься к канату
ногами - будешь снят с соревнования.
Филиппенко преодолел канат. Сам не понимал, что за чудо с ним
произошло...
Его растормошили соперники, - это были сильные спортсмены.
И они же торжественно повели его получать первый приз.
Так Филиппенко раз и навсегда доказал военным медицинским
комиссиям, что его увечье - не увечье, а как бы почетный знак,
свидетельство сильной воли.
В Москве Филиппенко заканчивал военно-воздушную академию. Надо
было выполнить последнее задание. Посадили его бортмехаником на вновь
построенный самолет - первенец нашей бомбардировочной авиации
конструкции А. Н. Туполева.
За руль сел Валерий Павлович Чкалов. Он обычно первым поднимал в
воздух вновь создаваемые, еще не облетанные и подчас таящие в себе
неприятные сюрпризы самолеты...
Набрали высоту...
Но пусть и на этот раз рассказывает сам Филиппенко:
"Вдруг вижу через щель: самолет - камнем вниз. Все внутри у меня
поднялось к горлу... Но мелькнула надежда: "Ведь это же Чкалов, не
допустит он, чтобы мы так враз угробились!" Я за что-то схватился,
чтобы удержаться на месте, кричу другому механику:
- Что происходит?
- Пикируем.
- Да ведь нельзя! Кто же пикирует на бомбардировщике? Есть приказ
главкома - каждому самолету знать свое дело. И не вольничать!
А механик спокойно, с усмешечкой:
- Это же Чкалов..."
После окончания академии Филиппенко работал в авиационном
научно-исследовательском институте.
Вот он куда взлетел, пулеметчик с "Гандзи", - исследователем за
облака!
Между тем почта принесла мне новое письмо.
И опять от пулеметчика. Ему дал мой адрес Филиппенко.
Иван Васильевич Крысько обнаружился в городе Хмельницке,
Винницкой области.
Бывший боец "Гандзи" на заслуженном отдыхе, персональный
пенсионер.
Но Крысько - непоседа. Его можно встретить и на партийном
собрании в колхозе, и на току, и внезапным ревизором у весов на
хлебоприемочном пункте, и в поле, балагуром среди колхозниц...
Если у Ивана Васильевича огорченный вид - это почти наверняка
означает, что в делах района возникли неполадки. Именно в сфере
общественной, но отнюдь не в личной жизни. Со своей "дружиною", Верой
Андреевной, живет он душа в душу. Держатся добрых украинских обычаев.
Например, ежегодно ставят в клетку пару гусей. Вера Андреевна не
признает новогоднего праздничного стола без гуся, причем особым
способом откормленного.
...Итак, передо мной четыре письма: от Кришталя, Печенко,
Филиппенко, Крысько. Есть сведения еще о некоторых товарищах, впрочем,
пока лишь предварительные, требующие подтверждения. А вот обнаружить