Все поезда, значит, выбиты из расписания.
Вот какую кашу могут заварить три минуты на железной дороге!
И заварилась бы каша на линии, не один раз в сутки заварилась бы,
если бы не диспетчер. Ведь поезд не заяц, не спрыгнет с рельсов и не
оббежит по тропочке другой поезд, который перед ним на линии торчит.
На то и сидит диспетчер за своим столом, чтобы прокладывать
каждому поезду путь.
Лист разграфленной бумаги да карандаш - вот и все, что нужно
диспетчеру. Еще ему нужно, чтобы кругом тишина была. Дверь плотно
закрыта, и форточка тоже - чтобы ни свистка, ни гудка, ни крика.
Я так даже и штору у себя на окне опускаю - чтобы перед глазами
поезда не мелькали. Сяду за свой стол, разложу лист бумаги в клеточку
- по-нашему, график, - отточу карандаш поострее и начинаю управлять
поездами.
II
Я не один в комнате нахожусь. Нас двое работает. Я, диспетчер, и
мой помощник - громкоговоритель. Я за столом сижу, а громкоговоритель
на краешке стола передо мной на одной ножке стоит. Стоит и докладывает
мне:
- Сто сорок третий в Рябово. Три минуты опоздания. Двадцать
седьмой идет в свое время.
Доложит мне помощник - и мое распоряжение по станции передает.
Слева от меня, вот так вот, шкатулка стоит, название ей селектор.
Шкатулка с ключами. Девятнадцать станций у меня на участке - и
девятнадцать ключей на шкатулке. Повернешь ключ - сразу станция тебе и
откликнется. Повернешь рябовский ключ - громкоговоритель сразу и
рявкнет:
- У селектора Рябово!
Будто не на линии Рябово, не за пятьдесят километров, а тут же, в
шкатулке.
- Рябово? - спрашиваю. - Так уберите сто сорок третий на
запасный. Пропустить двадцать седьмой.
- Понято, - отвечает громкоговоритель.
"Да" и "нет" у нас не говорят. У нас говорят: "Понято".
Отчетливее это слово у громкоговорителя получается.
Выключил Рябово и другой ключ повертываю:
- Любань? Семьдесят первому воды набрать. На очереди к вам
шестьсот сорок пятый.
- Понято, воды набрать...
- Навалочная, почему цистерны из-под нефти держите? Отправить
немедленно.
- Понято! Понято! - выкрикивает громкоговоритель. А сам
подпрыгивает на своей ножке, словно от усердия.
- Диспетчер! У селектора Ленинград-пассажирский. Двадцать девятый
готов. Паровоз "Элька" сто шестьдесят три, машинист Харитонов, вагонов
пятнадцать, осей шестьдесят, вес поезда семьсот тридцать девять тонн,
тормоза проверены, главный кондуктор Шишов... - одним духом выпаливает
громкоговоритель. И начинает шипеть, как кипяток: - Отправлять
двадцать девятый? Отправлять?
- Отправляйте.
- Диспетчер! Диспетчер! - разными голосами кричит
громкоговоритель. - Сто сорок пятый из Колпина вышел... Диспетчер, я
Рябово... Диспетчер, я Обухово...
Если послушать у диспетчерских дверей, никто и не поверит, что я
один в комнате нахожусь. Кажется, будто экстренное заседание у меня
идет. Будто человек двадцать наперебой разговаривают, кричат, спорят.
Был раз такой случай. Прислали ко мне с письмом проводника.
Знаете, вагонные проводники? Ну так вот, постучался он у дверей. А я
не слышу. Стучит - а я никакого внимания. Тут он распахнул дверь без
спросу - да как шарахнется. И ходу! Парень-то, видно, новичок на
железной дороге был. Пока он у меня за дверью стоял, он двадцать
разных голосов в комнате слышал. А открыл дверь - видит: один человек
сидит, пропали все остальные, будто сквозь пол провалились.
Как же тут не испугаться?
III
По правилу, нельзя входить к диспетчеру. Да и незачем. Все равно
разговаривать на дежурстве я не могу. Громкоговоритель без перерыва
барабанит в уши - слушаешь и слово проронить боишься. Ведь не пустые
это слова - это все поезда идут. В ухо кричит тебе громкоговоритель, а
ты ему в микрофон отвечаешь. Говоришь, приказываешь, подгоняешь,
покрикиваешь. И весь ты как в тисках. Левая рука на шкатулке. В правой
карандаш. Карандашом по графику водишь. Левая нога твоя на педали -
все время педаль держать надо, пока разговариваешь. Только правая нога
у тебя и свободна от дежурства.
А глаза - глаза больше всех работают. То на график взглянешь, то
на часы, то на график, то на часы. Работа вся у меня по минутам
рассчитана. Восемь часов дежуришь в смену, это - четыреста восемьдесят
минут. Вот и шаришь глазами по циферблату, умножаешь минуты на
километры, делишь километры на минуты, вычитаешь минуты из минут. Как
бы, думаешь, не проронить какую, как бы у тебя сквозь пальцы не
просыпалась минутка. Ну и поездам тоже выдаешь минуты по счету. А если
уж подкинешь поезду лишнюю минутку - так машинист тебя до конца
участка, до самой Любани благодарить будет.
Но не только минуты, а и слова у нас, у диспетчеров, считанные.
Болтливый диспетчер на дежурстве - пропащий человек. Чтобы пропустить
поезд, два-три слова довольно сказать станции: "Отправить сто сорок
третий" или "Открыть двадцать седьмому семафор". А болтливый целую
речь перед громкоговорителем произнесет.
"Колпино, - скажет, - послушай-ка, Колпино, там у вас сто сорок
третий под семафором стоит. Отправьте-ка его поскорее, пожалуйста.
Что? Здравствуйте, Иван Иванович... А вы как? Так отправьте,
пожалуйста, сто сорок третий".
С одним Иваном Ивановичем проканителится, а девять поездов из
расписания выведет. Смотришь, и запорол движение. Сам диспетчер
запорол.
Поэтому у нас устав: полтора разговора полагается на поезд. Это
семь слов. Сказал полтора разговора - и заткни рот. Поезд пройдет как
надо. А лишние слова тебе на язык набегают - глотай их. Для лишних
слов на дороге нет лишних минут.
IV
Видали вы когда-нибудь диспетчерский график?
Думаю, что не видали. Это сетка, вся исчерченная слева направо и
справа налево косыми красными и синими линиями. Красные линии -
пассажирские поезда, синие - товарные.
Все эти линии диспетчер за свое дежурство сам прокладывает. А
сетка ему дается готовая, печатная. На самом верху листа жирная черта
напечатана и надпись против черты: "Ленинград". Внизу - другая черта,
это "Станция Любань". А между ними - еще семнадцать делений. Это
станции Сортировочная, Обухово, Славянка, Колпино, Ушаки и так далее,
и так далее. Девятнадцать станций у меня на участке и девятнадцать
линеек на листке. Все эти линейки горизонтальные. А пересекают их
вертикальные линейки: на каждые пять минут - одна линейка. Четыреста
восемьдесят минут в моем дежурстве - и девяносто шесть вертикальных
линеек.
Вот и работаешь. Вышел поезд из Ленинграда во столько-то часов
столько-то минут. Ставишь карандашом точку на жирной черте "Ленинград"
- там, где ее пересекает черта этого самого часа, этой самой минуты. И
ждешь. Через двенадцать минут, скажем, поезд в Славянке должен быть.
Смотришь на часы и держишь карандаш наготове.
- Славянка в свое время! - кричит громкоговоритель.
- Понято, - отвечаешь и гонишь карандаш из Ленинграда на
Славянку. И опять ждешь. Еще через семь минут поезду полагается
проскочить блок-пост на двадцать первом километре. Проскочил. Бежит
карандаш со Славянки на блок-пост. Дальше Колпино. Карандаш тоже едет
в Колпино. Поповка - отправляюсь в Поповку. Саблино - тяну в Саблино.
Так по пятам за поездом и веду карандаш. Если поезд хорошо идет, то и
линия под карандашом получается ровная. А если начинает сбиваться с