- Господин шуцман! - в отчаянии закричал мальчуган. - Они
вонючие, из помойки!
Полицейский от внезапного крика вздрогнул. Отдернул руку с жезлом
и принялся ругать мальчугана.
Макс - в слезы... Конечно, Вернеру не следовало останавливаться.
А если уж задержан - тут же сказать условленное: мол, извините,
заблудились, нам на клееварочный завод! И никакому шуцману не пришло
бы в голову ковыряться в отбросах - прогнал бы мусорщиков с
центральных улиц, и только... Но оба оплошали: Вернер некстати
прикинулся немым, а Макс словно онемел от потрясения. Вот и дождались
обыска...
Казалось, провал операции по доставке шрифта неминуем. И вдруг -
спасение... Спасли драгоценный груз, сами того не подозревая,
прохожие. Отбросы на тележке, расковыренные полицейским, так
засмердили, что из толпы прохожих посыпались протесты и ретивому
стражу порядка пригрозили, что на него пожалуются в магистрат. Шуцман
сразу сник. Вылупил устрашающе глаза на старьевщиков и процедил:
- Weg! Fort! (Пошли прочь!)
x x x
Типография Германа Рау небольшая, теснится в двух комнатах.
Печатная машина за перегородкой. Сквозь стеклянную дверь видно
чугунное колесо с рукоятью. К рукояти становится человек, вращает
колесо, и машина, постукивая, приходит в движение. Печатник пускает
под крутящийся вал листы бумаги, на них оттискивается текст, и по
другую сторону вала приспособление, похожее на грабли, укладывает в
стопку отпечатанное.
Однако торжественный момент печатания "Искры" еще не наступил.
Идет подготовка.
Владимир Ильич принес статью, которой дал название: "Насущные
задачи нашего движения". Ее будут изучать и изучать рабочие России,
таясь от полиции, жандармов, агентов охранки. Это - главный материал в
газете. Рядом встанет рассказ о Вильгельме Либкнехте. "Старейший вождь
германской социал-демократии", - сказано о нем. Он незадолго перед тем
умер, этот замечательный революционер, и рабочие многих стран со
скорбью опустили его в могилу.
Владимир Ильич подготовил материал и для обратной стороны
газетного листа. Все написанное вручил Блюменфельду. Они улыбнулись
друг другу. Иосиф помедлил, переживая торжественную минуту, и принялся
старательно, не торопясь, делать набор. Будто выклевывал щипчиками из
гнезд нужные литеры.
Полученный шрифт поместили на чугунной плите - талере. Выровняли
и скрепили металлической рамкой. Каждая литера стояла очком вверх.
Смазали набор типографской краской и наложили на него лист бумаги.
Оставалось, чтобы получить пробный оттиск, двинуть поверху тяжелый
цилиндр-каток. И тут к тискальному станку прорвался Макс Пуршвиц...
Можно было понять возбуждение мальчугана, который и мучившую его
тайну раскрыл (секретный заказ на русскую газету!), и в старьевщики
превращался, и едва в лапы грозного шуцмана не попал, - словом, на
протяжении одного дня пережил столько несчастий и радостей, сколько за
жизнь свою не знал... Так как же ему, человеку рабочему, не
присоединиться к тем, кто готовил газету для рабочих России!
Горячность мальчишки встревожила Германа Рау.
- Forsicht! - вслед ему сказал он. - Осторожно!
И хорошо, что сумел перехватить каток из рук Макса. Иначе
чугунный цилиндр, не удержанный руками мальчишки, грохнулся бы на пол,
а может быть, и треснул, став непригодным для работы.
Сконфуженный, жалкий, несчастный, Пуршвиц с опаской поднял глаза
на русского редактора. Но Ленин тотчас сделал вид, что ему понравилась
старательность юного рабочего, и дружески похлопал его по плечу.
Мальчишка в бурном ликовании умчался к своим голубям. Только там
ему удавалось успокоиться.
А работа по выпуску газеты продолжалась. Оттиски и первой, и
второй газетных полос взял Владимир Ильич и перешел в переднюю
комнату, чтобы, как говорят полиграфисты, "держать корректуру". Он сел
за большой стол, разложил перед собой листы, обмакнул перо в
чернильницу и углубился в чтение.
В сторонке тихо, на кончик стула, присел Блюменфельд. Он не
сводил глаз с Владимира Ильича. Волнение наборщика понятно. Отчеркнет
строго перо Ленина одну опечатку, отчеркнет другую, - тут и со стыда
сгоришь... Вспомнилось Блюменфельду его пожелание, которое, к
сожалению, не удалось выполнить. Владимир Ильич рассчитывал печатать
"Искру" мелким шрифтом - петитом. Хотелось ему, чтобы газета, при
небольшом формате, вмещала бы много материала. Но немецкие товарищи
сумели раздобыть только боргес - шрифт более крупный. А Владимир Ильич
сказал: "Спасибо и на этом". Умеет ободрить товарищей. И тут же
предложил, насколько только возможно технически, сузить поля газетного
листа; сразу стало просторнее для текста, сгодился и боргес.
Декабрьский день короткий, начинало вечереть. Герман Рау зажег
над столом керосиновую лампу и плотно завесил окна. Проверил, заперта
ли дверь наружу.
Тишина... Ленин работает.
Вдруг в типографию постучались. Владимир Ильич вопросительно
взглянул на Германа. Тот шагнул к двери... Оказалось, что Макс.
Мальчишка мышью проскользнул в соседнюю комнату.
x x x
Наконец печатная машина, заново смазанная, пущена в ход. У
рукояти колеса Макс Пуршвиц. Взглянуть на мальчишку - ну, разумеется,
он держится здесь главным: не закрути он колесо - и машина ни с места.
Второй человек у машины - печатник. Это сам хозяин Рау. Пошла машина.
И вот первый отпечатанный лист. Это еще не газета - только лицевая ее
полоса, но Владимир Ильич схватывает лист. Он любуется его видом,
делясь впечатлениями с Блюменфельдом. Наборщик обрадован, все идет без
замечаний.
Печатание газеты продолжается. Блюменфельд в помощь Максу встает
к колесу машины. Они уже друзья - сдружил их поход за шрифтом.
Под "граблями" растет стопа листов. Но вот заготовленная для
"Искры" бумага кончилась. Надо еще раз пропустить листы под
вращающийся вал, но уже обратной стороной. Рау и Блюменфельд меняют в
машине шрифт...
Вскоре печатание первого номера "Искры" закончено. Все устали, и
все счастливы. Произошло это 24 декабря 1900 года, в канун нового
столетия.
Владимир Ильич и Блюменфельд сразу же, упаковав тираж "Искры",
уехали из Лейпцига.
x x x
Ленин был искусным конспиратором. После сибирской ссылки выехал
за границу, имея законный паспорт за подписью полицейского чиновника,
скрепленный казенной печатью. Владимир Ильич знал, что за ним
увязались шпики: так пусть, решил он, видят, что перед ними
добропорядочный путешественник. В таможне при досмотре багажа чиновник
с особым усердием обследовал чемодан бывшего политического ссыльного -
но ничего предосудительного не обнаружил. В смущении даже откозырял
Ленину: "Извините, господин Ульянов, служба!" - И пожелал счастливого
путешествия.
Оказавшись по ту сторону границы, Ленин, казалось бы, освободился
от преследовавших его шпиков. Но предусмотрительности он не терял.
Прописался в Праге и тут же вместо Ульянова стал "доктором
Иорданским". Переехал в Мюнхен. Но и "доктора Иорданского" шпики не
нашли бы в этом городе: Владимир Ильич перешел на нелегальное
положение. Вновь он стал "доктором Иорданским", когда через некоторое
время встречал выбравшуюся из России Надежду Константиновну Крупскую.
Было это на вокзале в Вене. В паспорте "доктора" появилась официальная