С 3 апреля 1917 года, почти за десять лет, состав
железнодорожников на Финляндском вокзале, конечно, изменился. Но
старожилы нашлись.
Домокурову устроили свидание с товарищем Пресси.
Сергей застал железнодорожника за арифмометром, среди листов со
статистическими таблицами.
Познакомились.
- Товарищ Пресси, когда Владимир Ильич говорил, вы откуда
слушали? Не очень далеко были?
Тот улыбнулся.
- Это же вокзал. А я железнодорожник. Так что место у меня,
считай, было литерное. Чтобы не соврать вам... - Он подумал немного,
потом уверенно вытянул перед собой руку.
- Так близко?! - воскликнул Домокуров, замирая. - У самого
броневика?
Пресси поправил:
- Ну, нельзя сказать - у самого. У самого броневика были матросы,
а я сразу за ними. Метрах в двух...
"В двух метрах! - торжествовал Сергей. - Да тут можно было каждую
гайку на броне разглядеть!"
Домокуров раскрыл блокнот.
Однако Пресси начал издалека. Должно быть, встреча с молодым
человеком, в котором он увидел заинтересованного слушателя,
расположила его к воспоминаниям.
- Итак, молодой человек, знаете ли вы, что такое "кастрюлька"?
И перед Сергеем раскрылась жизнь железнодорожного рабочего из
сезонников.
Эстонец. С малолетства батрачил на немецких баронов. Эстония в те
царские времена даже и называлась на немецкий лад: Эстляндия.
Батрак пахал, сеял, косил, поспевал и в свинарник, и в птичник, и
на конюшню, и в оранжерею-розарий, однако досыта не едал. Даже скудным
батрацким хлебом не могла оделить Эстония эстонца. Покинул батрак
отчий дом, пристал к толпам полуголодных людей, что тянулись отовсюду
к Петербургу, надеясь прокормиться в блистательной царской столице.
Но и в Петербурге хлеб для батрака оказался не слаще.
Вот тут и началась погоня за "кастрюлькой".
Открылся дачный сезон, и Пресси повезло - устроился грузчиком на
Финляндский вокзал. Только и успевал подставлять спину под сундуки,
ящики и пианино выезжавших на дачу столичных господ. И так весь день,
дотемна. Зато когда распрямишься, можно не спеша и с достоинством
войти в трактир, сесть и небрежно кинуть на стол монету.
Появилась привычка каждый день есть досыта. Сам перед собой
загордился. Ночлежкой стал брезговать, снял угол у чистоплотной вдовы.
Но кончился дачный сезон - и финны ему: "Убирайся, больше не нужен!"
А впереди зима. Огромный, незнакомый город сразу показался
страшным. Услышал, что иной голодный, бесприютный человек и до весны
не доживает, помирает на улице...
И возмечтал Пресси о "кастрюльке".
Загляденье, какой осанистый финский железнодорожник! Особую
значительность придает фигуре форменная фуражка: высокая тулья с
кантом, длинный лакированный козырек... "Кастрюлькой" прозвали эту
фуражку. Она и в самом деле похожа на предмет кухонного инвентаря. Но
смысл понятия глубже: "кастрюлька" - символ недосягаемого для
сезонника житейского благополучия железнодорожника штатной службы.
Впрочем, путь к благополучию никому не заказан: научись говорить
по-фински и изучи железнодорожное дело.
Апрель 1917-го застал Пресси на Финляндском вокзале все тем же
поденщиком, "кастрюлька" осталась в мечтах... И вот 3 апреля с поезда
сошел Ленин...
- Товарищ Пресси! - Домокуров решил наконец направить разговор
непосредственно к цели. - Расскажите, пожалуйста, о броневике. Каков
он с виду, башни там или что... Нам каждая гаечка важна!
- Гаечка?.. - Старик заморгал и потер озадаченно лоб. - Гаечка,
говорите? Гм... - С усмешкой он откинулся на спинку стула. - Эх,
товарищ вы мой... - В словах сочувствие. - Сразу видать, не были вы на
площади... При чем тут гайка? Ну при чем? На Ленина каждый смотрел.
Слова его ловил... А слова жгучие, дух забирало от его слов! Посудите:
вдруг из речи Владимира Ильича открывается мне, что вовсе я не
какая-то там черная кость, враки это! А есть я, Густав Пресси, -
пролетарий. Даже государством могу управлять!
Оживилось, помолодело у человека лицо, Пресси кивнул на блокнот в
руках Домокурова:
- Это можно и записать. Про со-циа-ли-стическую революцию речь
была! А тебе - гаечки... Да посуди же сам - Ленин говорил... Ленин! И
стоял он, как известно, на броневике. А что там за устройство у
броневика, ну какое это имело значение? Чудак ты, товарищ. Да любого
спроси, кто в тот вечер был на площади: "Куда глядел? Под ноги
Ильичу?" Осмеют же!
Домокуров медленно закрыл блокнот. Поблагодарил железнодорожника,
вышел на улицу.
Захотелось постоять, чтобы опомниться...
"Все ясно! - подумал Сергей. - Вот она, товарищ Семибратов,
психологическая разгадка: в тот памятный вечер никто со вниманием не
взглянул на броневик. Владимира Ильича слушал рабочий класс!"
Но как же поиски?
"А никак, - с горечью заключил он. - Ни одной приметы в руках.
Никто ничего не запомнил... Какие уж тут поиски броневика!"
x x x
Сергей Иванович Домокуров несколько огрузневшей походкой (годы
брали свое!) шел по Суворовскому проспекту. Он направлялся в Смольный.
Аллея разросшихся деревьев, которых в 1917 году не было.
Колоннада, крыльцо. По широким его ступеням в семнадцатом году
поздним октябрьским вечером быстро, деловито прошагал внутрь Владимир
Ильич Ленин. Перед крыльцом, охраняя штаб социалистической революции,
стоял тогда броневик...
"Где же он теперь, неуловимый? - с огорчением подумал Сергей
Иванович. - Миновало десятилетие Советского государства, приближается
двадцатилетие, сколько же можно искать?.. Ясно, что в Смольном
забеспокоились".
Домокуров был рад вызову. В самом деле, пора о броневике
поговорить под флагом Смольного!
x x x
Утро Сергей Иванович провел в Мраморном дворце. Дворец, памятник
архитектуры XVIII века, обживался заново. Он еще не был открыт для
посетителей, но над входом уже горели новенькие бронзовые буквы:
"Музей В. И, Ленина. Ленинградский филиал".
Обком партии подобрал для работы в музее группу научной молодежи
во главе с солидным ученым, исследователем ленинского наследства.
Крепкий, дружный образовался коллектив. Но и работу поднимали немалую.
Это ведь музей особенный, каких раньше не бывало.
Надо было построить экспозицию - настолько выразительную,
доходчивую, чтобы посетители, даже самые неподготовленные из них,
пройдя потоком анфиладу залов, уносили бы живой образ Ленина в свою
жизнь, в повседневную работу, в раздумья о будущем.
Домокуров уже несколько лет учительствовал, но был счастлив,
попав в этот коллектив энтузиастов. Кто-то, видать, запомнил его по
Музею Революции в Зимнем дворце, хотя и музея-то этого уже давно не
существует. Оказалось, что и его скромный опыт полезен молодежи,
которая, переступая порог Мраморного дворца, и вовсе не имела понятия
о музейной работе.
Вспомнил Домокуров о бесплодных своих поисках броневика и вновь
загорелся надеждой: "Рождается Музей Ленина, а это ли не
первостепенная его задача - разыскать броневик!"
Но пока что под мраморными сводами дворца царила горячка
завершающихся работ. В залах появились макетчики, столяры, обойщики,
слесари, отопители, стекольщики. Всюду пилили, строгали, стучали...
Открыть музей предстояло к 7 ноября 1937 года - в ознаменование
20-летия Октябрьской революции.
- Дайте срок, Сергей Иванович, дайте срок... Смилуйтесь! -