Взметая пыль, полным ходом пронеслись поезда. Наконец
стукнул-грохнул последний из семисот вагонов, и через минуту и этот
поезд пропал вдали. Замирая, прогудел гудок паровоза...
Матрос выступил из шеренги.
- Все прошли? Ты пересчитал, товарищ командир?
- Пересчитал. Все.
- Все, все, - заговорили кругом, - все шестнадцать! Как партию
приняли, так и сдали - в целости, сохранности.
Особенно тепло мы распрощались с батарейцами. Бронепоезд, сделав
маневр на станционных путях, подогнал площадку с пушкой к каменной
разгрузочной платформе. Тут уже стояла в сбруе четверка артиллерийских
лошадей. Вручную мы выкатили трехдюймовку на мостовую, и артиллеристы
приподняли ее за хвост, прицепили к тележке, "передку". Потом подошли
прощаться. Я каждого расцеловал и поблагодарил за братскую помощь,
оказанную нам в походе.
Ездовые пришпорили лошадей, загремела, сотрясаясь на ухабах,
пушка, и Кришталь, усевшись на передке, обернувшись, крикнул:
- В гости буду!
А ребята ему в ответ:
- Не в гости, а насовсем! Нам такой мастак, как ты, нужен!
Командир зачислит тебя на бронепоезд!
По правде говоря, бойцы угадали мое желание. "На одном Малюге
держимся, - подумал я. - А если его ранит? У артиллерийского прицела
заменить его некому".
И я написал рапорт комбригу с просьбой откомандировать наводчика
Кришталя из 2-й батареи на бронепоезд. Но, может быть, комбатру-2
самому не хватает людей? Или - мало ли какие у человека соображения, -
может быть, ему удобнее отпустить на бронепоезд не этого наводчика, а
другого... Короче говоря, прежде чем подавать рапорт, следовало
повидаться с комбатром.
Машинист Федор Федорович, обжигаясь и поплевывая на пальцы, снова
обвертывал тряпкой гудок паровоза: проводы окончены, мы возвращались
на позицию.
В этот день жмеринские железнодорожники подали мне сообща
докладную - они просились служить на бронепоезд.
Я принял всех - их было семеро - и внес железнодорожников в
список отдельной графой: "Ремонтная бригада".
В команде бронепоезда стало двадцать бойцов.
x x x
Наши войска развернули теперь фронт к востоку от Винницы, в
районе узловой станции Казатин. Но противник не дал нам времени
укрепиться и снова крупными силами повел наступление.
Бой завязался сразу по всему фронту.
Население окрестных сел и местечек было застигнуто врасплох. По
всем дорогам к Киеву потянулись беженцы - с наскоро увязанным домашним
скарбом, с волами, коровами, но без хлеба. Хлеб остался в скирдах на
полях. На другой день боя это уже были только костры... Зерно в
скирдах тлело долго и упорно. По этим огненным знакам артиллерия вела
ночную стрельбу.
Крестьяне толпами собирались у штаба бригады и просились
добровольцами в наши части. К ним выходил всегда сам Иван Лаврентьич.
Но не для каждого из них находилась в бригаде винтовка... А безоружные
люди - какая от них помощь?
За весь месяц еще не было таких жестоких боев, какие завязались
под Казатином. Мы потеряли счет дням, счет суткам. В дыму и угаре боев
не видели солнца. Час от часу таяли силы бойцов, но, казалось, вырви у
бойца винтовку - он будет отбиваться кулаками, свали его - он вцепится
ногтями, зубами; умрет, но не отступит перед врагом!
Уже не за отдельные станции шли бои, даже не за крупный
казатинский узел, - здесь, под Казатином, решалась судьба самого
Киева, столицы Советской Украины...
Не выходил из боя и наш бронепоезд. Мы недосыпали, недоедали, не
всякий день успевали даже помыться и ходили в пороховом загаре -
черные, как угольщики. Случалось, у самого орудия во время стрельбы
кто-нибудь сваливался как подкошенный, и не от пули, а сшибленный
сном.
Сон стал врагом, он подкарауливал каждого из нас, мы боялись его
и свирепо курили - отгоняли сонливость махоркой.
Затихал бой - и все валились в тень у вагонов, не разбирая места.
Трава, камни, песок - годилось все, все было желанной постелью. Только
бы вытянуться в прохладе, только бы лечь...
x x x
Однажды я лежал под кусточком, и до того, помню, разморила меня
жара, что лень было пальцем пошевелить. По щеке ползла какая-то
канительная букашка - ползет, ползет и никак до носу не доберется! "Ну
вот, - думаю, - как только букашка выполнит свой маршрут и влезет на
кончик носа, смахну ее и буду спать". Но вдруг слышу цокот копыт:
кто-то едет - и не из тылу, а с передовой.
Я перевернулся на живот, приподнял голову и сразу же, по лошади,
не различая еще всадника, понял, что это начальник политотдела.
Подъехав и приняв мой рапорт, Иван Лаврентьич спрыгнул с седла.
Он сдвинул свою фуражку на затылок, обтер ладонью потное лицо и начал
доставать из седельной сумки газеты.
- Хорошие известия... Хочу рассказать красноармейцам.
Но посмотрел Иван Лаврентьич на спавших вповалку около поезда
бойцов и остановился в нерешительности.
Я понял его.
- Ничего, - говорю, - Иван Лаврентьич, разбужу. Потом выспятся.
- Ну буди, - сказал начполитотдела и повел своего коня в сторону,
на лужайку.
Я растолкал матроса и велел ему будить ребят.
- Только без фокусов, - строго предупредил я его.
Но Федорчук, чтобы поскорее поднять всех на ноги, применил
все-таки способ "ключа", введенный им для срочных случаев.
Способ этот такой: скрутит спящему парню ухо да еще повернет
раз-другой, как ключ в скважине, - и парень как ошалелый сразу на обе
ноги вскакивает.
Первым пробудился племянник. Встал, потирая посиневшее ухо. За
ним поднял голову Панкратов - одна щека белая, другая малиновая, в
налипших камешках. Панкратов обтер щеку рукавом и пошел расталкивать
своих пулеметчиков.
Тем временем матрос, широко зевнув, сделал "ключ" Малюге.
- О-ох, кто це? - простонал Малюга, вскакивая. - Тьфу! Щоб ты
хлиба так ил!..
- А и слабый ты на ухо! - сказал матрос. - У всех ухи как ухи, а
у тебя только предмет, что ухо.
- Сам ты предмет, - огрызнулся Малюга, но, увидев начальника
политотдела, засуетился, приводя себя в порядок. Он причесал пальцами
бороду, затянул на себе ремень, а потом кинулся в канаву, где пучком
сырой травы обхлестал сапоги, наводя глянец.
Матрос вытряхивал бушлат.
Тут подошел Иван Лаврентьич. Все встали в шеренгу.
Иван Лаврентьич поздоровался с командой и, помуслив пальцы,
развернул номер "Правды".
- Бьем ведь их, ребятки, а? - сказал он, встряхивая газетный
лист. - Колчаку-то, главному их закоперщику, скоро и совсем капут.
Гонит его по Сибири наша доблестная Красная Армия - только земля
гудет...
Иван Лаврентьич присел на пенек, снял фуражку и пригладил ладонью
отросшие редкие волосы.
Все пододвинулись к нему.
- Большое это, товарищи, облегчение нашей Республике, - заговорил
Иван Лаврентьич. - Сибирь - страна хлебная. Будет, значит, хлеб
рабочему классу... Бойцы Восточного фронта выполняют свою задачу перед
Республикой. Теперь дело за нами. Пора, товарищи, пора и нам кончать с
петлюровщиной.
- Это правильно, - горячо поддержали бойцы. - Развели мы с ними
канитель - дальше некуда...
Еще теснее бойцы окружили Ивана Лаврентьича.
- Почитайте, товарищ начальник, газетку-то. Как там Колчака бьют?
Иван Лаврентьич протянул свежую газету бойцам. Ее сразу
подхватило несколько рук, ребята отхлынули в сторону и принялись