Во все это внезапно и резко врезаются пулеметные очереди и отдельные выстрелы. Полный ужаса крик учителя Киро: «Не стреляйте, здесь люди!» Эхо повторяет его крик, внезапно наступает полная тьма.
Гибель блуждающего аэростата. Допрос и показания летевших на нем. Петушок забывает, как его зовут. Споры с полицией и простодушные признания. Гибель блохи и счастливый миг Матея Пустяка. Птичье перышко. Наши герои прячут змей. Попытка полиции приручить жителей Аврамовых Хуторов. Аэростат рвут и изничтожают. Ужасное зрелище. Илийко, Аврамчо и Матей Пустяк пытаются запустить воздушный змей. Петушок вспоминает, как его зовут. Маткина Душка, хоть он и почти слеп, находит растоптанную травку-живику, которая исцеляет любые раны — телесные и душевные. Головной ангел.
Темно. Стрельба продолжается. Слышна команда: «Огонь!.. Огонь!.. Шашки наголо! Руби, руби-и-и!.. Огонь!» Стоны, тяжелое дыхание, свист воздуха, шипение. Постепенно становится светлее. Сцена закрыта или перегорожена огромным боком аэростата. Серебристо-синеватый, он трепещет, выгибается, по нему скользят полосы света. В сущности, это занавес, который скрывает сцену. Веревки и сетки опускаются впереди занавеса. Полицейские под командованием унтера в упор расстреливают небесного бродягу, рубят его и протыкают саблями. Звучит мелодия аэростата, звучит драматично. Крик со сцены: «Остановитесь, здесь люди!»
У н т е р. Рви-и-и!
Разделившись на две группы, полицейские натягивают полотнище и, растаскивая его в разные стороны, рвут по живому снизу доверху. Продолжая тянуть, они, в сущности, раздвигают занавес. Перед нами открывается вся сцена. Пол, стены и потолок обтянуты серебристо-синим полотном, по которому пробегают полосы света. Это блуждающий аэростат изнутри. Унтер делает несколько шагов и входит в аэростат. Тихо звучит мелодия аэростата. Унтер оглядывает аэростат изнутри, взгляд его останавливается на группе в глубине сцены. Там застыли в живописных позах все участники полета. У одних перевязаны головы, у других — повязки на руках или ногах. Иго и Аврам Челнок опираются на свои герлыги, братья, покалечили один левую, другой правую ногу. Все наши герои с непокрытыми головами, все повернулись лицом к полиции, только травник Маткина Душка стоит боком. Между полицией и нашими героями лежат грач и воздушный змей. Обе стороны удивлены и растеряны, мы используем эту маленькую паузу, чтобы послушать тихую мелодию аэростата и оглядеть его изнутри. В глубине сцены аэростат кажется более синим, он чуть приподнят — это внушает нам иллюзию, будто он бесконечен. Именно там, в глубине сцены, оказываясь тем самым выше полиции, стоят наши герои. Они точно в небесном храме.
А в р а м У к р о т и т е л ь. Что вы наделали, господин унтер?! (Делает несколько шагов вперед.)
У н т е р. Назад, назад, стрелять буду!
А в р а м У к р о т и т е л ь (спускается, прихрамывал, к убитому грачу). Вы уже стреляли, господин унтер! Убили моего грача!.. Такая ручная птица, господин унтер, такая полезная птица… Только я начал учить его снова летать, и — убили! (Поднимает грача.) Пацан! Эй, Пацан!
У н т е р. Какой еще грач, что ты мелешь, дурак!
А в р а м У к р о т и т е л ь. Вот этот грач, Пацан, господин унтер. Я этому грачу крыло перебил, мы с женой стали его кормить, он приучился у нас пешком ходить, привык к нам и совсем ручной сделался, господин унтер! Ты посмотри, говорю я жене, как мы благодаря Пацану из самых обыкновенных подданных и жителей Аврамовых Хуторов заделались укротителями!.. Я Пацана и в Святую Рильскую обитель носил — великому Рильскому пустыннику поклониться и самой обители, так что Пацан у меня не только что приручился, а еще и православным стал, и паломником! Хаджи Пацан, вот его как надо было звать, господин унтер!
У н т е р. Так кто тебя по голове бил, скот ты этакий и укротитель грачей, что ты работу свою бросил и за аэростатом погнался, в облака полез?
А в р а м У к р о т и т е л ь. Никто меня по голове не бил, это все ради грача, господин унтер. По причине приручения он у меня летать разучился. Когда аэростат прилетел, я и подумал: дай-ка я залезу на аэростат с грачом, чтоб он немножко полетал, а то, с тех пор как он приручился, да еще православным и паломником стал, он у меня совсем не летает. Поганое это дело, господин унтер, — приручаться! Как приручишься, так и перестанешь летать!