Погода испортилась, похолодало, горы стали придвигаться к деревне, вырисовываясь во всем своем величии и мощи. В летнюю жару горы неделями пребывали где-то вдали, выгоревшие, почти бесцветные, как что-то бесконечно далекое от Опекуна, отодвинутое в тридевятое царство. Но как только погода начинала портиться, горы сбрасывали дремоту, приподымались, обретали цвет и массу, надвигались на долину и вместе с ними просыпались, встрепенувшись, все окрестные холмы и взгорья и тоже подходили ближе к деревне; известковые печи переставали дымить. Ярко и резко выступали языческие и христианские молельные камни, и Опекун только удивлялся, как это они вдруг вылезли вперед и, куда ни посмотри, сразу бросаются в глаза и приковывают к себе внимание.
Горы подходили все ближе, величественные и ясно различимые, все ярче проступали невидимые прежде детали. Буковый лес, сосны, кусты можжевельника, горные пастбища, телевизионная ретрансляционная вышка, тоже торчащая, как молельный камень — ни языческий, ни христианский, железный божок современной цивилизации, заманивший в свою металлическую клетку толпы телевизионных образов, — все это виделось ясно и близко, протяни руку и дотронешься. Деревенские поля словно съежились, прижались к кузне Опекуна, ища у него защиты. По небу поползли тучи, они отрывались от железного божка на Зеленой Главе, заполняли небо, разрастались. Горы дымились, нескончаемые клубы этого дыма становились все плотнее и вместе с горами наступали на деревню. Дым, валивший из дома Левшей, тоже становился все гуще. Черный, тяжелый, он клубился над крышей, и аисты совсем исчезли в дыму. Потом с реки потянуло ветром, дым дрогнул, сбился в одну сторону и после некоторого колебания поплыл длинной лентой по течению реки. Тучи шли с запада, дым из трубы заворачивало к востоку, и казалось, что весь дом движется к горам, навстречу тучам. На улице — ни человека, ни зверя, ни птицы. Дождь один разгуливал по деревне, как разбойник, стучал по оконным стеклам, барабанил по черепице, заливал дворы, в небе стоял грохот и гул, и видны были уже не отдельные вспышки молний, а голубое сияние, выбивавшееся из самой земли. Деревня была насыщена электричеством, молнии проносились по улицам, пересекали дворы и огороды, ломались, вспыхивали и гасли, и дождь, подсвеченный ими, становился серебряным. Потом завыла сирена. Это механик выпускал пар из котла лесопилки у реки — боялся, что вода в реке подымется, перехлестнет через дамбу и зальет котельную. Чтобы котел не лопнул, механик выпускал пар, и сирена лесопилки выла. Между раскатами грома Опекун слышал тяжкие вздохи лесопилки и завывание сирены.
Ночью уровень реки поднялся, вода прорвала дамбу и залила (как и ожидалось) котельную. Люди, жившие вблизи реки, вышли с фонарями посмотреть, куда дошла вода; кое-кто, шлепая по колено в воде, выводил из хлевов скотину. Всю ночь были слышны голоса, собачий лай, мелькали огоньки фонарей. С реки доносился угрожающий гул, но в темноте нельзя было рассмотреть, что за стихия мечется и перекатывается меж берегов.
На рассвете жители деревни столпились у разлившейся реки. Она вышла из берегов, и далеко в воде видны были утонувшие по пояс ивы и тополя. Вода волокла доски, стволы деревьев с гор, корневища; все видели, как течение тащит, переворачивая, целый дощатый забор, как мелькает в воде какая-то бочка. Дождь перестал, но из-за темных, низко нависших туч слышался грохот, видны были далекие зарницы — высоко в горах еще бушевала гроза. Ребятишки бродили по улицам на ходулях, мокрые куры расселись на заборах, мокрые петухи уныло торчали рядом. Коровы мычали, те из жителей, чьи дома были ближе к реке, выносили из домов вещи, перетаскивали их к соседям. Скотину тоже перегоняли в соседские дворы, туда, где посуше и где лучше сток. Мостик в один ствол, оплетенный с двух сторон ивовыми прутьями, чтобы овцы, переходя на другой берег, не падали в воду, тоже был сорван. Мужики каждый год перекидывали через реку такой мосток, и каждый год река уносила его.
Солнце не показывалось, на небе — ни единой прогалины. Низкие тучи накрыли долину, не понять, утро ли на дворе, полдень ли. Вдруг с нижнего края деревни, со стороны Левшей, раздались женские вопли, хриплый собачий лай. Люди кинулись туда, спрашивая друг друга, не унесла ли река дом Левшей, но когда они подбежали, то увидели, что дом стоит на месте и грядка висит, как всегда, под стрехой. Так выглядел дом сзади, а спереди вода, густая, бурая, плескалась о каменную кладку, дверь бондарни была распахнута, и пустой бочонок, покачиваясь на воде, бился о стены. Бочонок ухал, плешивая собака бегала взад-вперед, шлепая по мутной воде, иногда волна опрокидывала ее, но она нащупывала лапами дно и снова принималась, скуля и подвывая, бегать по двору. Большое окно дома было открыто, в окно было видно, как Левшиха рвет на себе волосы и вопит: