— Ба!
Бера стояла перед ними на нетвердых ногах, махонькая, черная, некрасивая, только глаза у нее были, как выразился дед, величиной с блюдца и доверху полны слез. Она вскинула их на Танчо, забилась в угол и заплакала в три ручья. Все стояли как вкопанные. Потом дед ее спросил:
— Ты чья же будешь-то?
— Каишевых, — сказала Бера и опять заревела. — Верните меня домой! Сейчас же отвезите! А-а-а-а, у-у-у-у!
Мое бедное перо натерпелось от меня немало, но тут я его пощажу и великодушно предложу читателю самому, без моей помощи, вообразить, какая улыбка расцвела на физиономии моего деда, когда он узнал, что за птичка попалась в расставленные им сети! Вот так удача! Да отслужи он молебен самому дьяволу, и то вряд ли им бы так повезло. Дед засучил левый ус, заулыбался, физиономия его стала умильной, заискивающей. Все остальные, кроме Беры, тоже умильно заулыбались. Каишевы были одни из самых зажиточных мужиков в Могиларово. А наш Баклажан чувствовал себя на вершине славы, ему и в голову не пришло сознаться, что он ненароком допустил ошибку. Он чувствовал себя благодетелем, а благодетелей не судят.
Выражение подобострастия — этого удивительного человеческого свойства, которому философы посвятили немало великих теорий, но которое никто из них не назвал подлинным именем — так оно отвратительно и обидно для человека, — постепенно исчезло с физиономии деда, улыбка его превратилась в гримасу, он удивительно смахивал на затравленного хорька, который мечется в поисках спасения. И остальные тоже стали походить на затравленных зверьков. Переглянувшись, дед и Баклажан заперли глазастую Беру в кухне и кинулись искать моего отца. Нужно было найти его, живого или мертвого, — теперь все зависело от него… Обшарив весь двор, дед с Баклажаном вытащили его из-под коровьих яслей. Отряхнув с его спины солому, они втолкнули бедолагу в темную кухню. Берины глаза, сверкая во тьме, медленно стали приближаться к нему. Он пятился, пока не уперся спиной в стенку. Глаза горели перед его носом, огромные и страшные, точно глаза баскервильской собаки, отец махнул рукой, пытаясь прогнать страшное видение, а его вдруг огрели чем-то твердым по голове.
— Только посмей дотронуться! — закричала Бера.
— Больно надо! — огрызнулся отец. — Я тебя не трогаю, а ты дерешься.
Отец мой забился в один угол, а Бера — в другой, так и сидели они на расстоянии, как собака и кошка, потом Бера начала укорять отца, что он увез ее, тогда как ее должен был увезти Стоян из Карабелово, а отец сказал, что он тут ни при чем, что это дело рук Большого Танчо, который похитил ее вместо Беры Георгиевой. Девушка поняла, что отец мой еще молокосос, и принялась просить, чтобы он отвез ее этой же ночью в Карабелово.
— Так и быть, отвезу! — сказал отец и направился к двери, но дверь оказалась запертой снаружи.
Баклажан подбежал и выдернул засов. От рожи его разило сивухой, как и от других рож, что радостно просовывались в другую дверь. Баклажан шепнул что-то моему отцу на ухо, тот цокнул языком, бросил: «Не хочу!», нырнул ему под руки и выскочил во двор. Спустя минуту дед заливал горе ракией и во весь голос проклинал «чертово семя» — моего отца.
— Да в нашем роду, — кипятился дед, — мужики, бывало, только оком поведут на бабу, и она брюхатеет, а этот слюнтяй не знаю в кого уродился! В его годы я ни одной юбки не пропускал!
Бабка в знак согласия кивала головой.
А в это время карабеловский Стоян брал приступом мою мать. Стоило ей выйти на улицу, как он схватил ее в охапку и сам, без чужой помощи, отнес в сани. Породистые кони понесли сани, как щепку, они летели, словно в сказке, полозьями чуть касаясь снега, вздымая огромные тучи снежной пыли. Мать моя лежала под тулупом, чувствуя крепость холодных пальцев, и с отрадным изумлением спрашивала себя, как это возможно, чтобы желторотый мальчишка — то есть мой отец — за короткое время так переменился, стал настоящим мужчиной. Брат карабеловца сидел на облучке и радостно погонял коней. Девушка, которую они увозили, была богата, он самодовольно думал о том, что деньги к деньгам идут.
Мать моя, хоть и находилась на вершине блаженства, потрудилась открыть глаза и увидела, что возле нее сидит незнакомый парень и что ее везут на широкий двор, к большому дому в два этажа. Разглядела она и самого парня — черноусого, в новом овчинном полушубке и каракулевой шапке, — но упираться не стала, не закричала, что вышла ошибка, только улыбнулась и ласково пожала ему руку. Карабеловский Стоян с самого начала заподозрил неладное: вместо тощенького, костлявого тельца его Беры руки учуяли жаркую, округлую плоть. Но он сидел и помалкивал, говоря себе, что судьба, видать, против воли его родителей послала ему жену что надо. Он все теснее прижимался к моей матери и с нетерпением ожидал минуты, когда введет ее в дом.