Кто, острый нож в руках любимой видя,
Готов расстаться с жизнью, присмиренный?
И кто готов предать и честь и веру,
Как я, молвой безбожной посрамленный?
И в Судный день все толпища не я ли
Сомну и размечу душой смятенной?
Где есть другой, кто, день и ночь рыдая,
Джейхуном слезы льет, вконец сраженный?
* * *
Здесь, в чуждом граде, что ни миг — я весь горю, пылая,
Стезей заблудших горемык иду, невольник зла, я.
Где мать и где отец? Презрен, томлюсь я одиноко,
Скитальцем сплю у чуждых стен, — где честь моя былая?
О боже, чем я виноват, скиталец бесприютный?
Я изнемог в плену утрат, огнем сожжен дотла я.
Все сердце сжег мне злобный рок — пылают жаром клейма, —
Отвергнут всеми, одинок, — вот моя доля злая.
Я сердцем от мучений сник, другие — смотришь, рады,
Я в муке рву свой воротник, стенанья воссылая.
Вот что, Машраб, тебе к лицу — судьба рабов безгласных,
Но, словно перл, хвала творцу, отчищен добела я!
* * *
Я — степей любви скиталец, нет приюта мне и крова,
От рожденья я — страдалец, и судьба моя сурова.
Если в сердце — стон сокрытый, не сыскать уж друга сердцу:
Чаше, на куски разбитой, не бывать уж целой снова.
Всю монету боли страстной я тебе под ноги кинул, —
Сколько от тебя, прекрасной, претерпел я в жизни злого!
Мир, сей злыдень лицемерный, жизнь мою дотла разрушил, —
Пусть вовеки правоверный не познает зла такого!
Надо мной враги смеются, обо мне друзья рыдают, —
Мне с враждой не разминуться, от друзей не ждать мне зова.
Нет числа моим утратам, верности вовек не знал я,
Я от горя стал горбатым, и стезя моя тернова.
Зло — ночное ли, деньское — безысходно меня мучит,
Нет душе моей покоя, и беда моя бедова.
Раб моих напастей грозных, сир, в пустыне я рыдаю, —
От ручьев кроваво-слезных степь огнем горит багрово.
Все, кто шел стезею зрелой, с этим миром связь порвали, —
О Машраб, и ты так сделай, не безумствуя бредово!
* * *
Тьмою кос твоих томимый, я смятен душою ныне,
Не найдя пути к любимой, сломлен я судьбою ныне.
Мир был весел изначально — прежде люди веселились,
Жизнь моя стократ печальна, в мире все иное ныне.
Если б эта чаровница на влюбленного взглянула,
В рай смогла бы превратиться хижина изгоя ныне.
Ты ко псам ее, бедняга, о Машраб, теперь допущен, —
Боже правый, что за благо светит над тобою ныне!
* * *
Ни минуты нет покоя, лишь с бедой знаком
Машраб,
Ты сияешь красотою — вьется мотыльком
Машраб...
В этот мир закрыл я двери, мир грядущий близок мне, —
Что мне ангелы и пери! Стал им чужаком Машраб.
Любо мне теперь иное — с бедняками я дружу,
Днем и ночью пью вино я, лишь к вину влеком
Машраб.
Удивится беспредельно каждый видящий меня:
От людей живет отдельно, от себя тайком Машраб!
Словно молния сквозная, бродит по свету хмельной,
О себе вестей не зная да и не о ком, Машраб!
Нет, не тайною сокрытой славен я, а простотой:
Весь нагой, босой, разбитый, бродит простаком
Машраб.
На стезе нелицемерной ты, Машраб, обрел свой путь,
Истинному хмелю верный, сущ ты не в мирском,
Машраб!
* * *
От любви к тебе сгореть я, одержим тоской, мечтаю,
И своей окрасить кровью я весь мир-мирской мечтаю.
Если же хоть раз позарюсь на чужую красоту я,
Выколоть себе же очи я своей рукой мечтаю.
Если крови моей жаждешь ты, меча ресницы- стрелы,
Мотыльком лететь на светоч я, забыв покой, мечтаю.
Я в степях любви скитаюсь, дикой жаждой истомленный, —
Дай вина мне, виночерпий, пить я день-деньской мечтаю.
Пощади же, чаровница, и с чела сними завесу, —
Изнемогший, я упиться красотой такой мечтаю.
За тебя Машраб два мира позабудет, чаровница, —
Пожалей же, я увидеть лик твой колдовской мечтаю.
* * *
О твоей красе тоскуя, грустный, день и ночь я плачу,
Одержимый, в степь безумья вдаль бредущий прочь, я плачу.
Тайну, ранящую сердце, силы нет тебе поведать, —
Боли ран и муки горя мне не превозмочь, — я плачу.
О красавица, красою словно солнце и луна ты,
А уста и речь, что сахар, — до сластей охоч, я плачу.