* * *
Взглянуть на дивный, милый лик пришел я, одержимый,
И сто уловок хитрых вмиг увидел от любимой.
Сто жизней бы имел — сполна все ей принес бы в жертву, —
Самой бедой идет она, и взор — неотразимый.
О сумасброд, в любви хмельной, пади безгласной жертвой, —
Чернеют косы за спиной волною непрозримой.
Я в суетной толпе мирской влачился в лютой жажде,
И кубок милою рукой мне дан был несравнимый.
Пасть жертвой будь, Машраб, готов за сахар уст-рубинов
И за жемчужный ряд зубов красы неизъяснимой.
* * *
Принарядилась, хороша, краса моя прекрасная, —
Знать, кровь мою пролить спеша, она оделась в красное!
Не знаю, с кем в лукавстве злом вином она потешилась,
А раскраснелась вся челом, как будто солнце ясное.
Нет, не волшебен, а жесток взор ее, томно- сладостный, —
Ее на горе создал бог себе рукою властною.
Она зашпилит пряди кос красивыми заколками —
Блеснет красой волна волос, с ее красой согласная.
На прахе, о Машраб, твоем взрастут цветы багряные, —
То пламенным горит огнем твоя душа несчастная.
* * *
Испив багряного вина, она, челом красна, пришла,
Сверкая взором и грозна, игрива и хмельна, пришла.
И стрел ее удар был лют, и зло закушены уста,
И сердца моего сосуд она, разбив до дна, пришла.
И, распустивши пряди кос, она сверкала красотой,
Как будто, благовоньем роз овеяна, весна пришла.
С отточенным мечом в руках, с колчаном, полным острых стрел,
Она меня разбить во прах — жизнь мою взять сполна, пришла.
Бедняк Машраб в чаду своем стенает горестно навзрыд:
Она, чьим бедственным огнем мне пытка суждена, пришла.
* * *
Отшельник, не стыди меня, что лик мой, как ожог, горит, —
Так по ночам в пылу огня несчастный мотылек горит.
В твоих нарциссовых очах кровавая таится казнь,
А на рубиновых устах, как кровь, багряный сок горит.
Да, все отшельники подряд — и те в огне любви горят,
И каждый, кто огнем объят, хоть от огня далек, горит.
Машраб, и ночью ты и днем изнемогаешь от любви:
Кого разлука жжет огнем, тот, даже одинок, горит.
* * *
Лейли подобен облик твой — ты так красива, говорят,
А я — Меджнун, что за тобой бредет пугливо, говорят.
Я головы не подниму, стеная у твоих дверей, —
Как ни стенаю — ни к чему вся страсть порыва, говорят.
Я у врачей искал удач: «Возможно ль исцеленье мук?»
«Не лечат, — отвечал мне врач, — такое диво, говорят!»
Скажи мне, где Меджнун, Лейли, ответь мне, где Фархад, Ширин?
Они прошли и отошли, — все в мире лживо, говорят.
Пыль со следов собак твоих Машраб прижал к своим очам, —
Прах этот — мазь для глаз людских, — все так правдиво говорят!
* * *
Что мне сетар, когда со мной беседу поведет танбур?
Распутает в душе больной мне все узлы тенет танбур.
Когда гнетет меня недуг от суесловия врагов,
В печалях самый лучший друг, мне слух струной проймет танбур.
Нет, пустодумы не поймут нетленной ценности его,
А мне дарует вечный суд — весть всеблагих высот танбур.
Когда, узрев любимый лик, я вновь томлюсь в плену разлук,
Игрою струн в единый миг всю грудь мне рассечет танбур.
Как и красы любимой вид, он душу радует мою,
Мне огненной струной звенит про образ дивный тот танбур.
Пронзает, жаром пламени, насквозь сердца влюбленных он:
Единой искрою огня все сердце мне прожжет танбур.
И так твой разум отняла, Машраб, жестокая твоя,
А тут еще всю грудь дотла сжигает в свой черед танбур!
* * *
Надела неземной наряд красотка розотелая —
И сник, смущением объят, печальный, оробело я.
Как кипарис — твой стройный стан, а лик твой солнцем светится,
Ты — кипарис мой и тюльпан, ты вся — жасминно-белая.
Не знаю, как пройти я смог: язвят ресницы стрелами,
Прошел — и с головы до ног изранился об стрелы я.
И сад Ирама — гулистан, поверь, совсем не нужен мне:
По всей груди — соцветья ран, словно тюльпаны зрелые.
Тебе, увы, меня не жаль, твой меч сечет мне голову,
Машраб, гнетет тебя печаль, тебе твой саван делая.
* * *
Ты, чья брови — как михраб, мне как божество дана,
Ты мне в сердце свет лила б — ты ведь солнце и луна.