Любовь к тебе огнем невзгод все сердце мне сожгла, —
О боже, как мне быть?
Кто стоны мук моих сочтет, поймет мою страду —
Мой неизбывный стон?
* * *
Томясь от тьмы кудрей твоих, я помраченным стал,
И сил нет никаких.
Тяжелый гнет смятенья лих — кричу я, как в бреду,
В пустыню отрешен.
Я, сердце мукою губя, мечусь, не зная сна,
Я жизнь тебе вручил.
Помилуй: может, у тебя лекарство я найду,
О диво всех времен.
Безмерен моей муки жар, — о, исцели меня
Вином желанных встреч.
Спаси меня от этих кар — быть каждый миг в аду, —
Я весь окровавлен.
Печаль и боль тебе даны, о горестный Машраб, —
Стезя твоя грустна.
Скиталец чуждой стороны, я торжищем иду,
Отвержен испокон.
* * *
Она меня совсем сожгла своей лукавой красотой,
Прелестен стан ее — самшит.
Серебряной красой чела и статью, светом залитой,
Она всех райских дев затмит.
Ее уста — живой родник для всех соперников моих,
А вот что мне сулит она:
Сто жизней у меня за миг отнимет нрав ее крутой,
И я от мук кричу навзрыд.
И рать разлук со всех сторон тебе, душа, грозит враждой, —
В неведенье не будь о том.
Как лук, согбен мой стан, а стон — пускай он, как стрела, взвитой,
Во вражескую рать летит.
И пусть в любой чертог уйдет, сокрывшись от моих очей,
Спеша покинуть сей предел:
Кто сказочно прекрасен, тот умчится горней высотой,
Как будто быстрым ветром взвит.
И ежели и чист и благ Машраба просветленный слог,
Тут удивленью места нет:
Дан богом его сердцу знак, и ты смирись пред тайной той,
Вовек не ведая обид.
* * *
Сладкогласна, прекрасна, красива,
Ты красивее всех людей.
Но ко мне ты жестока на диво,
Словно алчущий жертв злодей.
Помрачен я, терзается страстью
Сердце горестное мое.
Стрелы мук в меня мечет гневливо
Та, что всех суровей и злей.
Если ищешь ты верного друга,
Знай: таких, как я, не найти.
Кто еще, как я, терпеливо
Все сносил от любви твоей?
Я, смиренно согнувшись, склонился:
Словно свиток, твой лик — коран.
И видны мне меж строк два извива —
Оба лука твоих бровей.
Свет чела, тьма кудрей ее — братья, —
Так весь люд вселенский решил, —
Хиндустан и Хитай столь ревниво
Равно чтут их в любви своей.
Что ни миг, луки-брови пронзают
Грудь мою тучей стрел-ресниц,
Но меня не слабей их порыва
Создал зодчий — рок-чудодей.
* * *
То не молнии, не грохотанье
Обожженных грозой небес, —
Нет, то стон мой ударит в огниво —
В небе гром и всполох огней.
Много лет о свиданье мечтая,
Я скитаюсь, убог и сир.
Я в разлуке стенаю тоскливо
И рыдаю я все сильней.
Мотыльком опаленным кружился
Я у жара твоей красы, —
Не открыла ты лик, и призыва
Не послала светом очей.
Полетай к ней, жестокой, о ветер,
Передай от меня поклон, —
Что все сердце мое — боль нарыва,
Весть снеси любимой моей.
«Как безумцем ты стал?» — меня спросят,
И тогда я скажу в ответ:
«Все — от той, что пленительна, льстива,
Чьи уста слаще всех сластей!»
Разве странно, что, сломлен разлукой,
Жертвой лягу я, как Машраб?
Ведь за розу — и нет в этом дива —
Жизнь свою отдает соловей.
* * *
Увидел я красавицу, что красотой красна, —
Спешит, возбуждена.
Мне облик ее нравится, прекрасней всех она,
Изящна и стройна.
Лукавой, сребротелою предстала она мне —
Смущающей весь мир.
Что с бедствием я сделаю? Она меж всех — одна,
Весь мир взбурлен до дна.
О, как меня встревожило нежданною бедой —
Жестокою красой.
Взглянула — уничтожила, всю жизнь отняв сполна, —
Как хороша она!
О, как пред ней я выстою: стройна, красив наряд,
Весь в золоте убор.
Легла волной душистою кос черных пелена,
Она — сама луна!
Лицо — как роза рдяная, и сладко льется речь,
А бровь — что серп луны.
Уста ее — медвяные, а взор — хмельней вина,
И вся — озарена.
Едва я ту прекрасную — мою беду узрел,
Любовью истомлен,
Объят я мукой страстною — томлюсь, не зная сна, —
Сколь тяжки времена!
Я ей сказал: «Немеющих очей моих коснись!» —
И был мне злой ответ:
«А на тюльпанах рдеющих не кровь ли ран видна?
От терна боль сильна!»