— Добрый день! — воскликнул он таким тоном и с таким выражением лица, которые говорили не столько о печали, сколько о негодовании: как будто окружающие были виноваты в смерти его сестры!
Подойдя к смертному одру, бай Ганю откинул саван — случайно с лица юноши.
— Кто такой? Что за человек? — спросил он, обведя собравшихся почти свирепым взглядом и сверля их глазами в ожидании ответа.
Один студент, болгарин, сгорая от стыда, подошел к бай Ганю, тронул его слегка за рукав и отодвинул саван с лица покойной. Бай Ганю снял шапку, перекрестился и поцеловал ее в лоб.
— Ах ты, бедняга! Вон что тебе на роду было написано… Марийка, Марийка! — воскликнул он, качая головой.
Ваша воля, но и это качание походило больше на угрозу по адресу присутствующих, чем на выражение скорби.
Поглядев подозрительно на лежащего возле его сестры покойника и пошевелив вопросительно головой и пальцами левой руки, на восточный манер, он обернулся к студенту:
— А это что? Зачем э т о г о здесь положили? С какой стати мужчина в пансионе?
— Ш-ш-ш! Прошу вас, господин Ганю, пожалуйста, говорите тише…
— Чего там тише? Я им деньги плачу! Где директорша?
— Здесь не пансион, здесь частная квартира, — ответил ошеломленный студент.
— Как частная квартира?
— Ш-ш-ш… Ради бога, тише! — чувствуя, что его бросает в жар, повторил, чуть не плача, несчастный студент.
Помимо разудалого поведения и манер бай Ганю, похожих на кощунство, на злую насмешку над священными чувствами окружающих, даже внешний вид его не вызывал симпатии в американцах и англичанах, — особенно в представительницах прекрасного пола.
Бай Ганю был в серой грубошерстной одежде, пыльных нечищеных сапогах, с большим траурным платком на шее, под которым виднелась очень грязная расстегнутая рубаха. В руках он держал палку, а под мышкой какой-то пакет, обернутый в желтую бумагу. Усы его были опять подкручены, а подбородок опять небритый, заросший.
— Этот господин и есть брат мадемуазель Мари? — обратился ко мне с вопросом один из домочадцев.
Я ответил утвердительно, прибавив в оправдание бай Ганевых поведения и внешности наскоро сочиненную выдумку: будто бай Ганю получил телеграмму с прискорбным известием у себя в имении в тот момент, когда наблюдал за полевыми работами, и, не заезжая в свою виллу (бай Ганю и вилла!), отправился прямо на станцию, занял там денег у знакомых и приехал в Дрезден, нигде не останавливаясь. Теперешнее же его поведение, при всей его странности, извинительно, если принять во внимание потрясение, вызванное потерей сестры, а также… огромный ущерб, связанный с его отсутствием на полевых работах в самую страду.
— Бедный! — соболезнующе промолвил мой собеседник и пошел поделиться своим сочувствием к бай Ганю с другими домашними и друзьями.
У меня отлегло от сердца, господа!
Но очень ненадолго. Мой собеседник успел уже сообщить полученные от меня сведения большей части присутствующих. Их благородное негодование, вызванное бай Ганевыми манерами, прошло, и теперь все глядели на бай Ганю не только благосклонно, но даже сочувственно: неожиданное получение страшной телеграммы, внезапный отъезд в дальнюю дорогу, огромные убытки — это такие сюрпризы, от которых можно потерять голову. Этими сюрпризами они и объяснили снисходительно поведение бай Ганю. Но, господа, скажите на милость, чем могли мы, болгарские студенты, оправдать следующий его поступок? Студент, вертевшийся около него, чтобы обуздывать порывы его чувств, тихонько рассказал ему, как произошла катастрофа в скалах Саксонской Швейцарии. В продолжение этого рассказа бай Ганю движениями головы и рук выражал волновавшие его чувства: то защелкает языком и промолвит: «Тю, и надо ж было!», то поглядит на сестру, качая головой: «Бедняга!», то на мертвого юношу, угрожающе тряся головой и сверкая глазами, как бы говоря: «Сдается мне, дылду этого еще раньше кто-то отделал». Иностранцы истолковывали всю эту мимику по-своему, видимо, не понимая ее значения: иначе они не глядели бы на бай Ганю так сочувственно, считая, что он сам не свой от горя. Был момент, когда бай Ганю под впечатлением рассказа так громко защелкал языком, что все взгляды устремились к нему. А он именно в эту минуту приложил большой палец правой руки к правой ноздре, чуть скосил глаза и рот вправо, наклонил голову и дунул через левую ноздрю… Потом приложил палец левой руки к левой ноздре и повторил эту операцию еще раз… Мы совсем сгорели со стыда…