— Не одобряю! — воскликнул торжественно Дочоолу. — Не одобряю! Уж ежели ждать барыша от ветра, который подул, так лучше открыть фабрику кваса…
— Эка хватил! — засмеялся Данко Харсызин. — Уж не пекарню ли собственную?[42]
— Нет, милый… Я насчет русского кваса речь веду. Это такая штука, как бы сказать… вроде воды грушевой либо бузы…
— Славное дело! Бузой заниматься, — обиделся Харсызин.
— Да ведь, братец, не в напитке дело, а в названии. Только скажи: «Русский квас!» — так и кинутся. Слыхал, что нынче французы делают: деньгу огребают, деньгу. Шутка ли?
— Чепуха. Ну его — квас этот! — объявил с досадой Данко.
— Так чего же тебе? — сердито спросил Дочоолу. — Скажи — послушаем.
— Давайте оснуем банк! — вымолвил Данко Харсызин.
— Ты дурак!
— Почему такое?
— Не ругайтесь, — вмешался бай Ганю.
— Почему я дурак? — не унимался рассерженный Данко, меча свирепые взгляды в Дочоолу.
— Да замолчи ты и сядь. Объясни, зачем нам банк?
— Прежде пускай он скажет, почему я дурак.
— Банк ему подавай! Да нам этой каши ввек не расхлебать, — проворчал себе в усы Дочоолу, смущенный яростными взглядами и угрожающим тоном Данко. — Банк — это тебе не каша.
— Понятно, каша! — заревел Харсызин.
— Как так каша? При чем тут каша? — ощерился Дочоолу.
— Замолчите вы! Нешто мы для того собрались? — остановил их бай Ганю. — Дочоолу, сядь на место.
— А при чем тут каша?
Слово за слово — и пошло! Данко Харсызин — вы ведь его знаете — всегда лезет в драку, да и Дочоолу не робкого десятка. Непременно друг дружку покалечили бы. Да бай Ганю кое-как их утихомирил. Данко сел на место и начал излагать свой проект основания банка.
— Это очень просто: выпустим на пять — десять миллионов акций, соберем денег и — тому взаймы, этому взаймы — под хороший процент, понятно, — торговцам, общинам, а правительству туго придется — и ему миллион-другой. Так-то! А в уставе напишем: половина прибылей — нам, половина — акционерам. Особ-статья: акций наберем, а деньги либо вложим, либо нет. Ты, бай Ганю, человек влиятельный: стукнешь в две-три двери и — готово!
— Не по плечу тебе эта затея. Пусть кто посмекалистей возьмется, а мы потом пристроимся, — заметил бай Ганю наставительно.
Гочоолу и Дочоолу сочувственно покачали головой.
— Постойте. У меня вот что на уме, — авторитетно продолжал бай Ганю, вставая с места. — Такое дело. Ни от трактира нам пользы не будет, ни банка мы не заведем по-настоящему, да и твои русский квас, Дочоолу, ерунда. А сказать вам — что?
Гочоолу, Дочоолу и Харсызин превратились в слух.
— Сказать? А?
— Скажи скорей, довольно томить-то, — нервно промолвил Данко.
— Ш-ш-ш! Поспешишь — людей насмешишь. Сказать? А? Г о с п о д а! М ы б у д е м в ы п у с к а т ь г а з е т у! — изрек бай Ганю с торжественным выражением лица.
Если бы в этот момент в комнату ворвалось какое-нибудь морское чудовище, оно не произвело бы на собеседников бай Ганю более потрясающего впечатления, чем эти его слова. В первую минуту оцепенев, Гочоолу, Дочоолу и Данко Харсызин затем испуганно переглянулись, как бы спрашивая: «Не дай бог, уж не тронулся ли бай Ганю маленько?» Они не решались ни засмеяться, ни обнаружить сочувствие, боясь вывести его из себя. Наконец Гочоолу, собравшись с духом — будь что будет, — повел такую речь:
— Ты, бай Ганю, любишь другой раз — хе-хе-хе! — прости меня, как бы сказать… Любишь… этого самого… побалагурить… Так что я, значит… хе-хе…
— Чего?
— Нет, нет, бай Ганю, я только к тому, значит… что ты это — серьезно насчет газеты-то?
— То есть как «серьезно»? А как же еще? Понятно, серьезно! Подумаешь, велика хитрость газету выпускать? Завяжи себе глаза (да и того не нужно) и ругай всех направо и налево. Вот и все!
— Ну, коли так, я согласен, — заявил Данко Харсызин.
— А то как же? Позовем Гуню-адвоката: он мастер насчет передовиц; а мы — корреспонденции, короткие сообщения, телеграммы. Все дело в том, чтобы обложить кого покрепче, а тут особой философии не требуется. Данко, сходи, будь добр, в адвокатскую контору, позови Гуню-адвоката.
— Ишь разбойник, — сказал бай Ганю, когда за Данко Харсызином закрылась дверь. — На ругань самый нужный человек! Кого хошь излает так… до печенки прохватит! Совсем осрамит человека. За дело, нет ли — ему все равно: и глазом не моргнет. Страшный мерзавец!