Как-то, во время прогулки, мы заметили, что в конце одной из аллей толпятся люди. Подошли, и что же вы думаете! Тысячная толпа собралась посмотреть, как упражняется рота солдат. Всем в диковинку! Офицер, прямой, как палка, издавал какие-то звуки, а солдаты двигались стройными рядами и манипулировали винтовками. Форма на них чистая, красивая, да и сами — красавцы. Это были английские солдаты, участвующие в программе одного из цирков выставки. У них есть своя кавалерия и артиллерия, и они производят разные маневры. Эта рота вышла специально, чтобы привлечь публику, как это делают клоуны и музыканты перед другими павильонами. Мы проехали по Америке четыре тысячи километров и нигде, ну абсолютно нигде, не встретили ни одного солдата или офицера. Только здесь — неподалеку от выставки, в цирке Buffalo Bill — среди английских, немецких и французских кавалеристов на арене был и взвод американцев. В этом цирке, кроме бедуинов, черкесов и японцев, мы видели около сотни краснокожих мужчин и женщин. Здесь же были представлены сцены из борьбы колонистов с индейцами. И на выставке было несколько индейских хижин и школа для индейцев. Может быть, вам будет неприятно, но я все же замечу, а вы хотите верьте, хотите — спросите у г-на Шопова, но только тип индианки очень напоминает тип шопской женщины — большое сходство в одежде и украшениях; к тому же они одинаково заплетают косицы и закрывают лицо, одинаково причесываются и носят одинаковые металлические побрякушки и… верите ли? поют почти так же. Убранство их жилищ, половики, платки, рубашки, вышивки как будто украдены у наших крестьянок. Вот почему у Айвазяна так туго шла торговля. Он продавал предметы болгарской старины, а американцы, проходя мимо, думали, что это хорошо им знакомые изделия краснокожих, и не хотели покупать. Один из помощников Айвазяна рассказывал, что ему пришлось как-то спорить с одной американкой, утверждавшей, будто у нас идет война. После долгих препирательств оказалось, что она, глядя на наши изделия, решила, что мы относимся к какому-то южноамериканскому племени…
Греки, бедняги, и те осрамились. Выставили немного маслин, немного соли и других минералов, несколько бутылок вина и ракии — и все! До сих пор среди американцев было живо обаяние Греции Платона и Аристотеля, Софокла и Аристофана, Фемистокла и Аристида. Вот и сидели бы себе тихонько, занимались бы своими делами — нет, хотят, чтоб весь мир видел их успехи! Ну вот он и увидел! Увидел мешок маслин!
По воскресеньям павильоны выставки закрыты. Мы воспользовались этим днем, чтобы познакомиться с городом Чикаго[66]. Только разве с ним по-настоящему познакомишься? Все города как города, а этот… Если отправишься пешком, то на первой же улице придешь в отчаяние. Идешь пять, идешь десять километров в одном направлении, и нет ей конца. Сядешь на электрический трамвай и едешь час-полтора, пока не упрешься в какой-нибудь парк. Попробуй пройди весь этот парк, если тебя еще ноги держат, а за парком снова город, снова Чикаго. Или сядешь у выставки на пароход и едешь, едешь — столько же, сколько от Никополя до Свиштова. Доедешь до Линкольн-парка, а за ним снова дома, снова фабрики, снова Чикаго. Правда, после Нью-Йорка Чикаго не может поразить приезжего. Город подобен громадной, вечно действующей, вечно дымящей фабрике. Пласты дыма, словно застыв, висят над гигантскими домами и фабриками. По мостам во всех частях города один за другим несутся поезда. Дома, улицы — весь город закопчен и измазан сажей. Казалось бы, город совсем новый — двадцать пять лет тому назад он почти полностью сгорел и был затем заново отстроен, — а выглядит так, будто ему не менее пятисот лет. Темный, мрачный, грязный, с удушливой атмосферой. По некоторым переулкам нельзя пройти из-за грязи. Но пределом в этом отношении является река — она течет посреди города, и вода покрыта толстым слоем серых нечистот. При одном виде их начинает мутить. Есть в Чикаго здания внушительнее, чем в Нью-Йорке, нередко в десять — пятнадцать этажей. Масонское здание — высотой в двадцать этажей. (Писали, будто — двадцать четыре, но я сам сосчитал — только двадцать.) Мы на лифте поднялись на верхний этаж, чтобы сверху посмотреть на Чикаго. Но разве что-нибудь увидишь! Сквозь дым, как сквозь густой туман, просматривается лишь море крыш, дальше взгляд проникнуть не в состоянии. Отчетливо видно Мичиганское озеро. Я, согласно описанию, ожидал увидеть там тысячи пароходов, но их оказалось лишь около десятка. Богатые чикагцы живут за городом. Да и как жить в таком городе! Хорошо еще, что сохранены огромные парки — там жители в свободные дни могут подышать свежим воздухом. На окраинах, особенно рядом с бульварами и парками, есть довольно чистые улицы с прекрасными домами типа вилл и красивыми палисадниками. Я видел такие дома в Цюрихе, построенные какими-то американцами. Они очень изящны в архитектурном отношении. Осмотрели мы и общественные здания, и театры, но посетили только один театр — самый большой, Auditorium. Это действительно большой, роскошный театр, но ему далеко до Парижской и Венской оперы. В этом театре ежедневно показывали один и тот же балет — «Америка», посвященный открытию, заселению и развитию Америки. Этот балет напомнил мне Excelsior, который давали ежедневно в театре Éden в Париже в дни всемирной выставки. Но в Auditorium сцена просторнее, труппа больше, декорации богаче, да и сам балет пышнее, разнообразнее и фееричнее. Сюда были приглашены знаменитые балерины со всей Европы. Места в театре расположены так, что, где бы ты ни сел, отовсюду видна вся сцена; и при этом самое последнее кресло на галерке имеет мягкое, бархатное сиденье. Во время антракта в театре от электрического света светло как днем. Я рассматривал публику и среди тысяч мужчин и женщин не увидел ни одного бедно одетого человека, а ведь большая часть публики несомненно состояла из рабочих. Все равны, все довольны, все счастливы.
66
В Чикаго более 1 200 000 жителей, из них около 400 000 немцев, около 300 000 американцев, 250 000 ирландцев, 100 000 чехов и поляков, 100 000 русских и русских евреев. Остальные — смесь разных национальностей.