Было бы непростительно приехать в Чикаго и не побывать на знаменитых скотобойнях. В одной из них, самой большой — Armour’s Packing House — в 1892 году было забито 1 750 000 свиней, 850 000 голов крупного рогатого скота и 600 000 овец. Общая стоимость вырабатываемых в Чикаго мясных продуктов ежегодно доходит до 140 000 000 долларов. Еще в 1886 году в русском журнале «Новь» я прочел подробное описание этих боен, снабженное иллюстрациями, и получил представление, которое на поверку оказалось совершенно не соответствующим действительности. Я тогда представил себе громадные светлые, чистые помещения, с водопроводом и канализацией, чистые ножи и другие приборы, опрятных рабочих — словом, все то, что было изображено на картинках журнала «Новь» и в брошюре, которую мне дали «на память» при посещении (и которая лежит сейчас передо мной на письменном столе). Но, боже, какая огромная разница между тем, что я представлял, и тем, что я увидел! Около двух часов мы ехали на трамвае по городу, вышли у деревянного моста и еще тащились пешком около километра прежде, чем попали на скотобойню. Земной поверхности американцам не хватает, и они строят мосты, чтобы использовать воздушное пространство. По обе стороны от этого моста на большой площади находятся загоны для рогатого скота и свинарники. Здесь начинается вонь, которая сопутствовала нам на протяжении всей экскурсии по знаменитой бойне. У входа нас снабдили брошюрами, и гид, высказав сожаление, что не может показать, как режут свиней, оттого что уже поздно, повел нас по каким-то мосткам и темным коридорам в отсеки. Сначала мы попали в отсек, куда вводили крупный рогатый скот, распределяли животных по одному в стойла и затем наносили смертоносные удары с помощью железных молотов. Животные были крупные, красивые. Я наблюдал, как волы, войдя в такое стойло, поднимали головы и, увидев сотни себе подобных, но уже мертвых, освежеванных и рассеченных на части, застывали, выпучив глаза, в неописуемом ужасе, а мясник в этот момент равнодушно поднимал молот и одним ударом — меж рогов — сваливал вола на дощатые мостки. Потом эти мостки поднимались и вываливали полумертвую скотину в зал, где другой мясник при надобности добивал ее, а затем, зацепив крючьями за задние ноги, тушу подвешивали к потолку. Крючья эти висят на длинных цепях, прикрепленных к длинным железным прутам. Цепи легко ходят по прутам с помощью колесиков — куда ни глянешь, везде с потолка свешиваются такие цепи с крючьями. Животному, подвешенному на крюк, прокалывают горло, и прямо на пол низвергаются потоки крови и нечистот. Тушу перемещают на крюке в другую часть отсека, там свежуют, еще дальше — моют, потом рассекают пополам, потом на более мелкие части. Подвергаясь еще многим операциям, она превращается наконец в консервы, экстракты и пепсины и поступает на склад. Видели мы и огромный цех, где делали колбасы и сосиски. Специальные машины мелко режут мясо, рабочие на грязных столах набивают им бесконечные кишки, перевязывают кишки веревкой, грузят на тележки и отправляют на склад. Одновременно другие рабочие на грязных, вонючих тележках увозят отходы. Повсюду мрачно, скользко от нечистот. А какой смрад!.. Несколько раз меня начинало мутить, я пытался зажать нос платком — ничего не помогало. Наконец мне стало совсем плохо — чувствую, еще немного — и я потеряю сознание. А друзья-приятели идут себе вперед. «Умираю!» — крикнул я, задыхаясь от убийственного зловония, и только тогда они согласились покинуть этот ад; пустившись бегом по мрачным лестницам, через ледяные подвалы и склады замороженного мяса, мы выбрались наконец на божий свет. Казалось, я избежал неминуемой смерти. Гид хотел показать нам и другие отделения. Хватит! Не нужна мне больше эта бойня! Дали ему на чай и сбежали. Весь день меня преследовал этот отвратительный запах, бойней пахла еда, которую мне подавали. До каких безобразий доводит жажда золота!