— Неужели вы настолько не знаете особенностей женской души? Да, чувствуется, коллега, что вся ваша молодость прошла в занятиях. Боришка умная девушка, пожалуй, только чересчур темпераментная. Поэтому и с вами она держалась несколько стесненно. Вы же серьезный молодой человек, не такой, как эти студентики и паркетные шаркуны из военных, которые только и способны, что танцевать чардаш, хохотать и вести легкомысленные разговоры. Она вас всегда выделяла и отзывалась о вас с уважением. Впрочем, мы еще об этом поговорим. Приходите сегодня ко мне ужинать. Придете?
— Конечно, конечно, господин доктор!
— Оч-чень хорошо!
Стипа Паштрович был неглупый человек. Он прекрасно окончил гимназию и юридический факультет; сын крестьянина, он ни на кого не мог рассчитывать, кроме как на самого себя и свое трудолюбие. Поэтому он был смешным исключением в стране, где все делалось по протекции. Простоватый «буня»[10] со своими толстыми румяными деревенскими щеками и допотопными понятиями о честном труде, он резко выделялся среди своих товарищей в этом городе олигархии, где при попустительстве чиновников-переселенцев по очереди властвовали два омадьярившихся семейства — Феричи из Баймока и Вайтбахи из Чонопле, разбогатевшие на ростовщичестве, государственных поставках и всякого рода злоупотреблениях. Главы этих семейств меняли жен и любовниц, как породистых лошадей, били зеркала в пештских ресторанах, стреляли в раввинов пробками от шампанского, пробивали пулями инструменты в цыганских оркестрах.
И в то время, как его товарищи просто перешагивали экзамены с помощью компендиумов и визитной карточки дядюшки, украшенной фамильным гербом, Стипа трепетал у зеленого стола, хотя весь год аккуратно посещал лекции, и таял от восторга, если какой-нибудь профессор во время экзамена говорил, что припоминает его лицо. В то время как его товарищи, танцуя с бледными и жеманными столичными барышнями, приобретали нужные знакомства и заручались на своих векселях подписями светлейших или, по крайней мере, будущих светлейших господ, он оставался чужим, никому не известным, не посвященным в способы достигать положения в обществе.
Только когда он вернулся в родной город с дипломом в кармане, его «открыли» и заметили.
Но и здесь он оставался чужим. С первых же встреч со своими прежними друзьями, теперь столоначальниками, делопроизводителями и секретарями, он обнаружил, что ему многого еще недостает. Они с удивлением осматривали его с головы до ног, и он чувствовал, что некоторые из них с притворной сердечностью пожимают ему руку, с трудом припоминают его имя и в то же время делают над собой усилие, снисходительно обращаясь к нему на «ты», и недоумевают, неужели они в самом деле когда-то были с ним близки.
Дальше «ты» дело не пошло. Он был уже недостаточно молод и гибок для того, чтобы перенимать их жесты, их изысканную манеру говорить пришепетывая и растягивая слова. Он не понимал их намеков, ему не доставляли удовольствия их сплетни и зубоскальство в адрес местной и столичной знати, о которой было принято говорить как о своих ближайших знакомых.
Он понимал, что коллеги не считают его равным себе, и потому жил замкнуто и работал за троих. И хотя начальство ценило его, он все же чувствовал себя неловко.
Все это задевало его самолюбие, и он мечтал о том, что когда-нибудь займет блестящее положение и будет признан городской аристократией.
Поэтому приглашение патрона взволновало его. Несмотря на то, что его здоровый крестьянский разум, дисциплинированный работой и занятиями, восставал против этого предложения, так как он слышал все сплетни о Боришке и знал, насколько запутаны денежные дела ее отца; несмотря на то, что он давно уже решил жениться на какой-нибудь богатой невесте из родных мест и завоевать признание и власть силой денег; несмотря на то, что его неотмершая консервативная крестьянская душа еще болела при мысли, что ему придется навсегда расстаться с отцовским хуторком в Буковаце, с беленьким домиком в тени акаций, открытым ветру и солнцу, льстивые слова и знаки подчеркнутого внимания к его особе опьяняли его, мутили разум и будорожили воображение.
Стипа, правда, еще не решил окончательно, но и не ответил отказом.
Боришку срочно вызвали домой телеграммой. Она слегка похудела, от нее веяло задумчивым спокойствием и апатией, что делало ее еще привлекательнее.
Когда она услышала, о чем идет речь, она побледнела, молча отвернулась и ушла к себе в комнату. Там, запершись, она проплакала полдня, а к вечеру вышла и объявила, что согласна.