На следующий день состоялось сватовство, и в тот же вечер — помолвка.
Стипа все делал так, как советовал ему шеф. Временами ему казалось, что он пьян или что все это происходит во сне. Он был представлен всем членам семейства Колошвари де Колошвар. Одного его оставляли только ночью, и никогда в жизни он еще не спал так беспокойно.
Своим родным он сообщил о женитьбе, когда все уже было сделано. Отец не стал возражать. Он только задумчиво покачал головой, пуская дым из своей глиняной трубки.
— Ты, сынок, образованный, ты умнее нас, тебе лучше знать. Смотри только, не выпускай узду из рук, да и нас не забывай.
Мать и сестра сначала расплакались, но тут же засмеялись от радости.
— Наш Стипа женится на жупановой дочке! Ну, теперь он у нас великим жупаном будет!
Боришка относилась к нему сдержанно. Стипа, помня, что говорил ему шеф, не обижался. Он старался почаще беседовать с ней. Вначале их разговоры были натянутыми. Она отвечала ему тихо, глядя прямо перед собой. Он смотрел на нее влюбленным, преданным и слегка испуганным взглядом. Она чувствовала, как он упивается белизной и ароматом ее кожи, и ей это нравилось.
Через неделю после помолвки, во время одного из таких разговоров, она вдруг обернулась к нему и молча посмотрела ему в глаза долгим взглядом. Он побледнел от волнения, взгляд его заискрился, а она слегка покраснела, и на глаза ей навернулись слезы. Стипа осторожно обнял ее и поцеловал в шею, затем в глаза и наконец — в губы. Она закрыла глаза и вернула ему поцелуй.
В этот вечер, ложась спать, он что-то напевал и думал о том, что сегодня он в первый раз в жизни поцеловал настоящую барышню.
Войдя к жене, доктор Паштрович бросил шляпу на неприбранную постель и уселся в кресло-качалку. Госпожа Боришка любила, сидя в этом кресле, читать какие-нибудь фельетоны или перелистывать модные французские романы.
Доктор невольно сморщил нос, попав со свежего воздуха в непроветренную комнату, где все было пропитано одеколоном и зубным эликсиром. Не осмеливаясь спросить, зачем его позвали, он ждал.
Тем временем его супруга, сидя перед зеркалом, массировала лицо, оттягивая к вискам кожу у глаз, и, послюнив пальцы, стирала пудру с бровей и ресниц. Она была похожа на ребенка, который, оставшись наедине с зеркалом, строит самому себе смешные гримасы. Не поворачивая головы, она бросила мужу равнодушной скороговоркой, словно речь шла о погоде:
— Дай мне, пожалуйста, Пишта, сто крон — ах, боже мой, как быстро потускнело зеркало, черт знает что! — надо купить бисквиты и закуску для сегодняшнего журфикса; коньяка и рома у нас тоже нет. Там, правда, осталось немного, но все выдохлось. И парикмахерша сегодня опять приставала с деньгами. Представь себе, даже молочница уже не дает в долг. Как будто мы убежим!.. Нет, причесала она меня сегодня ужасно. Придется еще раз звать после обеда.
В груди у Паштровича медленно закипала злоба. К чувству стыда примешивался гнев.
Госпожа Боришка занялась своими волосами. Она старалась взбить их на висках. К ее круглому лицу не шла гладкая прическа.
— Дай мне спички, надо подогреть щипцы. Если ты торопишься, я тебя не задерживаю. А где же спирт? Маришка! Маришка! Принесите спирт!
Паштрович смотрел на нее, и гнев его постепенно улетучился, сменившись грустью.
Ему жаль было эту женщину, которая едва ли представляла себе, что ее ожидает. Ему до сих пор нравилась ее статная фигура, округлые белые руки и плечи. Несмотря на высокий рост и полноту, движения у нее были по-кошачьи мягкие и томные, как будто она все время ощущала на себе чей-то ласкающий взгляд и ждала, что вот-вот ее обнимет чья-то нежная, вздрагивающая от страсти рука.
Он все еще любил ее, вероятно, потому, что никогда не знал наверняка, любит ли она его, и, хотя они прожили вместе восемнадцать лет и у них была уже взрослая дочь, они оставались так же далеки друг от друга, как и в тот день, когда он впервые поцеловал ее. Он всегда вел себя с ней так, словно был еще женихом: старался ей во всем угождать, развлекать ее; говорил с ней, тщательно подбирая слова, и никогда не решался быть до конца откровенным. Очевидно, в ее поведении было что-то такое, что его связывало.
Когда он осмеливался сделать ей какое-нибудь замечание и она расстраивалась или сердилась на него, ему ничего не оставалось, как молча уйти из комнаты. И потом оба они старались больше не вспоминать об этом.
Сейчас он смотрел на нее, и ее равнодушие, самоуверенность заставляли его страдать. Неужели они действительно по-прежнему далеки друг от друга? Неужели она ничего не видит, неужели не замечает, что он уже несколько ночей не спит? Ненавидит она его или просто не понимает? И кто в этом виноват?