Он держался почти целый год. Игумен уже не раз хвалил его при монастырских гостях, не опасаясь, что он обнаглеет, заленится или потребует прибавки. А когда он запил и стал скандалить, сначала в кухне, а потом и в других покоях, игумен рассердился и уже упрекал себя за то, что похвалил проходимца и тем сглазил его.
Он пришел однажды вечером, в феврале, когда зима за две недели вьюг, метелей и стужи взялась наверстывать то, что пропустила в течение нескольких дождливых и сравнительно теплых месяцев.
В монастыре ужинали. Сидели втроем: игумен Сава, его помощник Феофан и старый, согбенный эклизиарх, отец Севастьян; молчали и степенно управлялись с заячьим жарким, обмакивая огромные куски хлеба в соус.
Игумен вдруг вспомнил, что еще не распорядился насчет своей завтрашней поездки. Поездки были его страстью. Стоило ему просидеть в обители несколько дней, как что-то поднимало его со стула. И он снова отправлялся в дорогу. Чаще без всякой цели, только чтоб уехать из монастыря. У него было такое чувство, что если б не его поездки, он заживо сгнил бы в этом пустом домище, среди алчных людей, которых он мог переносить единственно за картами и которые по целым дням пьянствуют и спят в низких, душных кельях, пропахших ракией и растительным маслом, куда по вечерам крадутся шуршащие тени.
Ночи напролет он, как пойманный лев, ходил по комнаткам, иногда теплым, а чаще холодным; покоя не было нигде, ни в одном углу, «резиденция» давила его, он чувствовал себя очень одиноким. Какой может быть аппетит в вечно холодной, огромной трапезной с застоявшимся запахом свечей, ладана и несвежей пищи, где с мрачных стен и тяжелых сводов удивленно и словно похваляясь взирают старые игумены и митрополиты, держащие двумя пальчиками кресты перед собой? Лики иных уже совсем потемнели, так что сверкают лишь глаза на фоне черного потрескавшегося полотна. Со сводов осыпаются древние фрески, изображающие мученические подвиги и праведников в длинных одеяниях с вытянутыми ногами и малюсенькими головками; длинные волосы скрывают уши, у всех — одинаковые, неестественно большие глаза и кокетливые вишенки губ.
Ничто в монастыре не радовало его, и поэтому был он здесь такой немногословный, строгий и придирчивый, зато во время своих поездок становился совсем другим человеком — любезным и разговорчивым.
Он ел через силу, будто бросал еду за шиворот.
— По вкусу ли вам теперь, ваше высокопреосвященство? — льстивым и подобострастным голосом спросил отец Феофан, рассчитывая угодить игумену таким обращением, ибо тому положено было быть лишь «преподобным».
— Ни-че-го. Можно бы и получше… Кто это там, в коридоре?
Послушник, прислуживавший за столом, вбежал с тарелками в руках.
— Извиняюсь, тут один человек хочет поговорить с господином игуменом.
— Опять какой-нибудь прощелыга! Эти проходимцы думают, что здесь трактир. — Отец Феофан с раздражением швырнул нож и вышел.
— Он говорит, слышал, что нам нужен истопник, но выглядит что-то сомнительно, — сказал он, возвратившись.
— Пусть войдет, — изменив своему обычаю, распорядился игумен.
Его помощнику это явно не понравилось, но человека ввели.
Он был невысок, лицо помятое, с мохнатыми рыжими бровями, и усы тоже рыжие, а нос красный от холода.
— Целую руки, добрый вечер! — произнес он с нездешним акцентом.
— Откуда ты узнал, что нам нужен истопник? — Игумен поднял голову и важно нахмурился.
— В селе сказали.
— А паспорт есть?
— Есть! — Он начал расстегивать что-то спрятанное под пиджаком, безрукавкой и грязной солдатской рубахой.
— Ладно, ладно. Завтра покажешь… А как тебя зовут? Подойди поближе!
Мужчина нерешительно приблизился, словно оберегая глаза от света.
— Янош Томка.
— А! Хм! Значит, католик. А пьешь? — спросил игумен и внимательно посмотрел на его нос, испещренный синими прожилками.
Янош зашаркал ногой и смущенно уставился на носок ботинка.
— Я не буду пить, ваше благородие.
— Из пустой бутылки! — язвительно заметил отец Феофан назидательным тоном полноправного хозяина.
— Если нажрешься, тут же вылетишь. Алекса, отведи его к работникам, расскажи все, что он должен делать. А ты утром принесешь паспорт!
Игумен встал и направился к себе в комнату выпить чашечку черного кофе, довольный, что не посчитался с мнением своего помощника.
Янош выслушал, что от него требовалось. Каждый день он должен напилить и наколоть дров для печей и, покороче, для плиты и нащепать лучины на растопку. Начинать топить следовало в пять часов утра и поддерживать огонь в течение всего дня; кроме того, он должен наполнить водой кадку и все ведра — для кухни и других надобностей. С этой целью ему даются два ушата и старый осел, известный во всей округе под именем Мацко. Он должен кормить осла, потому что господин игумен очень его любит и каждый день с ним забавляется.