П е ч к у р о в. Ну, не сам — через архангела. (Здороваясь.) Как у вас тут? Все готово?
М о ш к и н. Ему же на пользу, а едва уломал.
П е ч к у р о в. Упирался?
Г о р о ш к о. Такое дело, что…
П е ч к у р о в. Э… э… да ты, брат, хитришь. Смотри, Егор Сергеевич, как бы ты нас не объегорил!
Г о р о ш к о. Что вы, Кузьма Прохорович! Вы бы меня не подкузьмили.
П е ч к у р о в. Ну, раз ты крутишь, то и я рисковать не буду.
М о ш к и н. Вы ли это, Кузьма Прохорович? Знаете, если внимательно приглядеться к солнцу, так и на нем можно найти пятна. А мы ж не солнце. Мы — люди, человеки. И если Степан Васильевич присмотрится, например, к вам, так он сразу заметит, что домик у вас хороший, а складов не хватает.
Г о р о ш к о. А у меня что?
М о ш к и н. Тоже ничего себе — саботаж…
П е ч к у р о в. А, была не была! Квитанции готовы. На пятьдесят тонн. Как договорились. (Горошке.) Давай расписку со штампом и печатью по всей форме.
Г о р о ш к о. Коли так, то пойдем в правление.
П е ч к у р о в. Можно было бы и по чарке выпить, да некогда. Чего доброго, Калиберов и ко мне на завод заедет. (Достает из портфеля уже знакомую нам грелку и передает ее Горошке.) На, держи! А мне пусть там приготовят килограммов пятьдесят огурчиков. Без всякого бюрократизма.
М о ш к и н. Ну, пошли, пошли.
Появляется Л е н я.
Г о р о ш к о (передавая ему грелку). На, положишь, за буфетом.
Л е н я (встряхнув грелку). Булькает, а холодная. Кому ж мы ее ставить будем? (Поворачивает вниз пробкой.)
Г о р о ш к о. Тише ты!
П е ч к у р о в (смеясь). Папа сам найдет, кому ее ставить.
М о ш к и н. Довольно вам — время не ждет.
Л е н я уходит в дом. Мошкин направляется к выходу. Навстречу ему выбегает Г а н н а.
Г а н н а (Мошкину). На вот, гляди, что я при оккупации делала. Вот медали, вот и орден. А ты где был во время оккупации?!
Г о р о ш к о. Да успокойся ж ты, сорока! Ох, и язык у бабы!
Г а н н а. А ты, Горошко, молчи! Молчи, не дыши! За семенной я никому спуску не дам! Правительство постановление писало не потому, что ему бумаги девать некуда. Закон есть закон! По голове тебя не погладим!
М о ш к и н. Ну и ну!
П е ч к у р о в. Н-да… хорош перец!
Г о р о ш к о (кричит). Черт вас возьми всех! Что вы меня все пугаете?! Никого я не боюсь! Что тебе от меня надо? Что, я спрашиваю?
На крик Горошки из дома выходят Н а т а ш а и Л е н я.
Г а н н а (спокойно). Чтоб не трогал семенной участок.
Г о р о ш к о. Никто его не трогает! Отцепись от меня! (Надев фуражку, идет к выходу.)
За ним — П е ч к у р о в и М о ш к и н.
Г а н н а. Смотри, как переменился человек. (Идет вслед за ними.)
Л е н я. Ну и тенденция… Ну и лопотуха!
Н а т а ш а. Можно ли так говорить про старших?
Л е н я. А тебе что?
Н а т а ш а. Как это «что»?
Л е н я. Мы не в школе, а дома. И ты мне здесь не учительница, а сестра.
Н а т а ш а. Значит, только в школе надо быть культурным, а дома и хулиганить можно?
Л е н я. Слыхали мы это. (Передразнивая.) «Дети, надо быть примерными не только в школе, но и дома и на улице…» Надоело…
Н а т а ш а (схватив его за ухо). Ах ты негодник!
Л е н я. А ну, пусти! Учителям запрещено за уши таскать.
Н а т а ш а (не отпуская). А я не в школе, я дома, и не учительница, а сестра.
Л е н я. Пусти, говорю! А то все твои флакончики да гребеночки за окном будут!
Н а т а ш а. Сам же и достанешь.
Л е н я. И в вазонах все корни подрежу! Пусти! Вон прокурор идет.
Н а т а ш а. Где? (Отпустила Леню и помчалась в дом.)
Л е н я. Ага, испугалась!
Входит К у р б а т о в.
К у р б а т о в. Здравствуй, чтец-декламатор!
Л е н я. Здравствуйте, товарищ прокурор.
К у р б а т о в. Отец дома?
Л е н я. Нет. В правлении.
К у р б а т о в. А мать?
Л е н я. На ферме. Может, позвать?
К у р б а т о в. Нет, не надо. А Наталья Егоровна?
Л е н я. Дома. Позвать?
К у р б а т о в. Сделай одолжение.
Л е н я (уже было пошел, но вернулся и сел). Допрос будете делать?