К а л и б е р о в. А государству что?
Г о р о ш к о. Так, Степан Васильевич, некоторые из года в год… Честное слово, урожай у нас в этом году не больший, чем у соседей. По правде, по закону сделайте, как есть.
К а л и б е р о в. Значит, мы не по закону делаем?
Г о р о ш к о. Разве я так говорю, Степан Васильевич? Вам, конечно, видней…
К а л и б е р о в. А если видней, значит, в интересах района делаем. И, главное, в интересах государства. Государству хлеб нужен. А ты что хочешь? На отсталых выехать? Им надо помочь хотя бы до средних дотянуться.
Г о р о ш к о. Так мы ж, так сказать, передовые, сами уже до средних скатились. Разве нет?
К а л и б е р о в. Плохо хозяйничаете! Бить надо за такое руководство!
Г о р о ш к о. Бить-то нас бьют, Степан Васильевич. Сверху вы, а снизу колхозники. А за что? На трудодень мало даем. Вот за что. Так что мне хоть круть-верть, хоть верть-круть — все равно…
П е ч к у р о в. А ты, Горошко, не круть-верть, а круть-круть…
Г о р о ш к о. Так и закрутиться можно… Степан Васильевич, если бы вы в этом году нам установили план по закону, честное слово, на трудодень у нас было бы не меньше, чем…
К а л и б е р о в (перебивает). Товарищ Горошко! Я еще не помню такого случая, чтобы за низкий трудодень кому-нибудь выговор дали. А за отставание по хлебу я лично… лично знаю таких руководителей, которые по два и три выговора имеют. Ясно?
А н т о н и н а Т и м о ф е е в н а уходит на кухню. Калиберов, проводив ее глазами, торопливо наливает всем по рюмке. Подморгнув друг другу, они выпивают.
Г о р о ш к о. Ясно. Хоть круть-верть, хоть верть-круть.
Выпили еще по одной рюмке.
П е ч к у р о в (начинает петь). «Шумел камыш, деревья гнулись…»
Подхватывает песню и Горошко: «…а ночка темная была…» Вбегает А н т о н и н а Т и м о ф е е в н а и закрывает окна.
З а н а в е с.
Действие второе
Двор председателя колхоза «Партизан» Горошко. Часть дома с открытой верандой. Во дворе цветы и вишневые деревья. На веранде цветы в вазонах. К окну чердака приставлена лестница. На веранде за столом Л е н я рисует карикатуру для стенгазеты. На диванчике, прикрывшись газетой, спит Г о р о ш к о. Слышно, как он похрапывает.
Л е н я (рисуя, декламирует).
Слышен храп Горошки.
Храп сильнее.
Снова храп.
Входит Н а т а ш а.
Н а т а ш а. Что ты тут рисуешь?
Л е н я (важно). Не видишь? Стенгазету оформляю. Общественная нагрузка.
Н а т а ш а (разглядывая рисунок). А это кто же?
Л е н я. Учительница, а не знаешь. Иисус Христос — вот кто.
Н а т а ш а. Он же молодым был, а ты его лысым сделал.
Л е н я. Был молодым, а теперь полысел. Сколько времени прошло. А на отца не похож?
Н а т а ш а. Лысина похожа.
Л е н я. Так вот это и есть наш отец в виде Христа.
Н а т а ш а. За что же ты его так?
Л е н я. За то, что всем грехи прощает. Познячиха ни разу не выходила на уборку — грибы в город возит и ягоды, а правление ей за это ни слова.
Н а т а ш а. Смотри, достанется тебе на орехи!
Л е н я. А про зажим критики слыхала? То-то.
Пауза.
Наталья Егоровна, почему это вы с утра уже второе платье надели?
Н а т а ш а (смущенно). Приоделась — вот и все.
Входит М а р и я К и р и л л о в н а.
М а р и я К и р и л л о в н а. А где отец?
Л е н я. Самостоятельной учебой занимается: вон на диване газету читает.
М а р и я К и р и л л о в н а. Егор! Егор! Да ты не одурел? Жатва в разгаре, а он средь бела дня пузыри пускает. Что люди подумают?
Г о р о ш к о. А чего им думать? (Зевает.) Всю ночь на совещании у Калиберова просидел.