Дед Никола заметил это, поглядел на сына, на жандарма, но прогнал скверную мысль.
И опять сердечно, простодушно продолжал:
— Ты не сердись, сынок, а только мы плохое слышали. Нам стыдно было, сынок…
Стоян промолчал, улыбнувшись. Но улыбка была невеселая.
— Раз пришли жандармы в село, стали тебя искать. Весь дом перерыли. О какой-то краже толковали. Будто вы гдей-то кассу ограбили.
— Ерунда, — промолвил Стоян, наклонившись.
— Такие слухи, сынок.
— Все врут, папаша, — кисло возразил Стоян. — Я борюсь за правду. Этот прогнивший мир должен погибнуть. Один все имеет, живет по-царски, а другой с голоду дохнет. Где же правда?
Старик заморгал, глядя на сына: он не понял.
— Верно, верно, сынок. Она, правда-то, в человеке. Коли в тебе она есть, значит, есть и на свете. А в тебе нету — и нигде нету.
Тяжелое тело Стояна задвигалось на стуле. Он наклонился и плюнул на пол.
— Ну, да ладно. Не нам свет поправлять, — продолжал старик. — А вот встретились, повидались… Так бросим насчет правды и кривды, а пойдем-ка на село. Порадуй мать. Да останься с нами, перейми хозяйство. Я уж стар стал.
Стоян сунул руки в карманы и расправил плечи в изношенной тесной одежде.
— Так, папаша, и будет; а только сейчас не могу.
— Хоть денька два побудь, сынок. Чтоб мать порадовалась. Дома покажись.
— Не могу, папаша. Какое! Я здесь по срочному делу. На фабрике служу, там… под Кюстендилом. Хозяин на ярмарку меня послал — лошадь покупать. Ну, я купил, и теперь, значит, отвести ее надо.
— Эх, сынок, разлюбил ты нас совсем. Хорошо еще, подошел ко мне. А то я бы тебя и не узнал, — промолвил с горьким вздохом старик. — Вот идти не хочешь. А ведь мне пора, чтоб к утру вернуться. Погода плохая, да и деньги у меня. Скотину продал, чтоб не кормить зимой.
Дед Никола расплатился, завязал свою сумку, встал, накинул бурку.
— Так, сынок. Не хочешь, значит, домой пойти вместе, — промолвил он, обращаясь больше к самому себе.
Глаза у него опять налились слезами. Он подал сыну руку.
— Что ж, с богом, сынок. Прощай. Господь тебя сохрани!
Стоян тоже встал.
— Погоди, папаша, я тебя провожу немного. Я ведь тоже рад, да дело, понимаешь, такое. Нынче никак не могу. Постараюсь в другой раз.
Они вышли.
Непроглядный густой туман наполнял улицы. Моросило. На земле — грязь.
По дороге Стоян разговорился. Он служит. Получает хорошее жалованье. У него лежит немного денег в банке. Когда накопится кое-какая сумма, он вернется в село. Только вот преследуют его за то, что он боролся против неправды, заступался за бедных.
Старик шел, ссутулившись, молча, с умилением слушая эти речи и время от времени щупая у себя на груди то место, где у него были за пазухой деньги.
Стояла пронизывающая сырость, и Стоян шагал съежившись, засунув руки в карманы брюк; пальто у него не было. Штиблеты были в грязи, дырявые и пропускали воду.
Выйдя за город, отец с сыном долго шагали по грязному шоссе.
Наконец дед Никола остановился.
— Ну, ступай назад, сынок. Что тебе грязь месить? А я тут через луга, напрямик возьму. Туман стал реже, теперь не страшно.
— Да вот пройду немного дальше и поверну обратно; еще рано, — возразил Стоян.
Они свернули на луг. Пошли быстро, молча по мокрой траве, обходя лужи. У ольховой рощи вышли на проселок.
Тут остановился Стоян.
— Ну вот, теперь пойду обратно.
Отец, раздвинув бурку, протянул ему руку на прощанье.
Вдруг он почувствовал, что сильные, железные руки сына схватили его за горло и повалили на землю.
Кровавый туман застлал ему глаза. У него отнялось дыхание. Что-то тяжко навалилось на грудь; он хотел крикнуть и не мог. Потом то теплое, что сжимало ему шею, исчезло. Холод пробрал его до мозга костей; он открыл глаза и понял, что лежит в грязи. В кромешной ночной тьме не видно ни зги.
Старик потер глаза, попробовал встать на ноги, но это ему не удалось. Страшная мысль пронеслась в голове его. Он пощупал за пазухой: жилет оказался расстегнут; денег не было.
«Хоть бы сон, хоть бы сон!» — подумал он, сделал усилие встать, поднял голову и, опираясь на руку, сел. В груди была какая-то страшная тяжесть. Он еле дышал. Холодная сырость привела его в чувство. Он вспомнил все. И все понял.
— Лучше б он убил меня. А теперь как жить?
Дед Никола закрыл лицо руками и горько, отчаянно зарыдал.
1922
Перевод Д. Горбова.
ТОТКА
Светало. Село только что проснулось, и по дворам кое-где уже мелькали хлопотливые хозяйки.