— Она так настаивала. С самого утра ждет у дверей.
— Ладно, впусти ее, — равнодушно сказал доктор.
Скоро дверь осторожно приоткрылась, и в кабинет тихо, робко вступило бедное, жалкое, обтрепанное существо — женщина с волосами неопределенного цвета, в черных очках и поношенном желтоватом пальто. В руках у нее был большой букет белых и красных гвоздик.
Она нерешительно остановилась в дверях. Рука, державшая гвоздики, дрожала. Худое лицо искривила странная, виноватая улыбка.
— Что вам угодно? — холодно спросил доктор.
— Простите, я, может быть, слишком рано, — пробормотала женщина и опять виновато улыбнулась.
— Садитесь.
Доктор указал на стул.
Она смущенно села на краешек. Черные очки ее были устремлены прямо на доктора, гвоздики прыгали в руках, словно их трепал ветер.
— Вы больны? Что с вами? — заметив ее растерянность, спросил доктор.
— Простите, доктор, я здорова. Но сегодня ваши именины, и я пришла поздравить вас и преподнести этот скромный букет.
Она встала, как автомат, и протянула ему цветы.
Доктор совсем забыл про свои именины. Такое необычное напоминание показалось ему забавным. Он с легким поклоном взял букет и сказал:
— Очень мило с вашей стороны. Спасибо, что напомнили об именинах; я совсем забыл.
— Меня вы тоже, должно быть, забыли, — промолвила женщина. — А я помню вас и никогда не забуду. Я — Надя… Надежда Николова. — И она опять улыбнулась.
— А, да, да… Очень приятно. Садитесь, пожалуйста.
Это было сказано просто из вежливости, — имя гостьи решительно ничего не говорило доктору. Тщетно старался он припомнить, кто она такая.
— Нет, вы не можете помнить, я знаю. Ведь это было больше двадцати лет тому назад. Вы тогда только что кончили университет и вернулись из Европы. Мне в ту пору было шестнадцать лет. Мы с сестрой поехали на прогулку в горы, в одной компании с вами. Помните, тогда еще была гроза? Ужасная гроза. Никогда не видела я ничего страшней. Но это самое лучшее воспоминание в моей жизни. Гроза разогнала нас в разные стороны, все попрятались кто куда. Помните, сверкали молнии, удары грома раскалывали небо. Вы схватили меня за руку, и мы вместе укрылись в какой-то пещере.
— Хм, что-то такое припоминаю, — пробормотал доктор как во сне.
— Конечно, для вас это только «что-то такое», но для меня в этом воспоминании — вся жизнь. Я тогда прижалась к вам, вы обняли меня и сказали: «Как вы хороши, Надя… Я люблю вас…» Потом мне никто уже не говорил таких слов. Все мои близкие умерли, я долго болела, ослепла на один глаз. Мне не удалось окончить гимназию. Пришлось жить у людей из милости, работать на других, пойти в прислуги, гнуть спину; я огрубела, подурнела. Но никогда я не приходила в отчаяние, покорно несла свой крест. Было что-то, что меня поддерживало. Это были чудные слова, которые вы мне тогда сказали. Я провела с ними всю молодость, они помогли мне перенести болезнь, все муки и унижения. Они согревали меня, укрепляли, поддерживали… Чудные слова, которые я услышала тогда первый и последний раз в жизни. Как я вам благодарна!
Женщина умолкла.
— Вспоминаю, — пробормотал доктор, испытывая неприятное ощущение от напрасных усилий вспомнить что-то незначительное и давно забытое.
Гостья встала.
— Мне ничего от вас не надо, доктор. Скажите только, вы искренне говорили тогда? От души?
Она заплакала. Доктор смотрел на нее, и первый раз в жизни сердце его дрогнуло от жалости.
— Да, да, конечно, — ответил он. — Я все прекрасно помню и часто вспоминаю эту прогулку. Да, я сказал это от всей души. Вы были так прелестны, что я сразу полюбил вас. Как жаль, что мы с вами не встретились больше.
— Спасибо, спасибо, я счастлива и буду благословлять вас до последнего вздоха.
Она направилась к дверям.
— Простите, если я вам помешала. Прощайте!
Она быстро открыла дверь и вышла.
Оставшись один, доктор Харалампий подошел к окну и выглянул на улицу. Надя Николова, маленькая, жалкая, как брошенный окурок, никому не нужная, шла по мостовой и счастливо улыбалась. На миг она остановилась, обернулась, посмотрела сквозь свои черные очки на дом и пошла дальше.
Доктору показалось, что он впервые видит вот эту улицу, на которой дома по одну сторону сейчас в тени, а по другую освещены солнцем. Улица эта, по которой он проходил каждый день, как слепец, теперь оказалась для него неизвестным путем, ведущим к другой, подлинной жизни, полной, интересной, насыщенной добром и злом, жгучим страданием и неизведанным счастьем. А он стоит так далеко, далеко от нее, затворившись в своем одиноком доме, безучастный ко всему, как мертвец.