— Меня на то и прислали, чтоб исповедаться да причаститься.
— Сколько тебе лет?
— Не знаю, брат. Не то сорок, не то пятьдесят. А может, и шестьдесят наберется. В горах годочки бегут, считай — не поспеешь.
— Поди поближе.
Незнакомец приблизился, сопровождаемый звоном.
— Что это звенит на ногах у тебя?
— Бубенчики…
— Зачем ты их носишь?
Незнакомец улыбнулся ангельски нежной улыбкой.
Солнечные лучи, упав сквозь пыльное оконце в куполе, озарили позолоченный иконостас, и он заснял, как улыбка незнакомца.
— Зачем ношу-то? — промолвил тот. — Да хожу-хожу по горам, и жалко мне животинок махоньких. Муравьишек, пчелок, козявок, тварей всяких пестреньких — больно жалко. Не видно ведь, ну, наступишь — и раздавил. А бубенчики вспугнут — они и разбежались.
Старый исповедник опустил руки и с умилением поглядел незнакомцу в глаза. Они смотрели спокойно, кротко, и на грубом, загорелом лице пастуха сияла святость.
«Святой человек, — подумал отец Никодим. — Жалеет козявок, муравьев, крохотных созданий, о которых никто никогда не думает. Праведная душа. Уж не святой ли какой переодетый прислан от бога для моего испытания?»
Отец Никодим испуганно обернулся на иконы и перекрестился.
Незнакомец шагнул ближе, бубенчики опять зазвенели.
— Ты праведник, на тебе нет греха. Чистая душа, — промолвил с улыбкой исповедник и покачал головой, как бы говоря: «Много я видел народу, а такой праведной души даже представить себе не мог».
— На тебе нет греха, нет греха, — повторил он.
— Нету, нету… откуда ему взяться…
— А как живешь в горах?.. Молишься ли богу?
— Как ему молиться-то? — ответил незнакомец, немного подумав. — Дивлюсь я ему. Я ведь к нему близко… Наверху, в горах, под самыми звездами. Ну, дивлюсь ему — это так, воистину дивлюся…
«Святой, святой человек», — подумал отец Никодим.
— Ну, а не крал ли чего, не делал ли кому какого зла?
— Нет, брат. Это упаси боже! Чтоб чужое что взять, вред кому сделать? Нет, нет…
«Святой, святой», — подумал опять исповедник.
— Обмануть кого не случалось ли?
— Да кого там обманешь, в пустыне-то. Деревья и камни не обманешь. Скотину — как ее обмануть? Одно слово — скотина. Попробуй, обмани… Человека обмануть можно, это правильно, да где его там найдешь, чтоб обмануть-то. Да и ради чего?
«Святой, святой», — изумился в душе отец Никодим, чувствуя себя перед собеседником ничтожным, как муха.
— А с женщинами, с женщинами встречаешься? — решился он спросить.
— Ну, брат, как же можно без женщин, — добродушно улыбнулся праведник. — Это тоже — божье дело.
— Что? — спросил исповедник, став на цыпочки и широко раскрыв глаза.
— Да вот это самое… С женщинами то есть…
— Как божье?
— Да так вот, ну как есть.
«Чудак», — подумал отец Никодим.
— Я спрашиваю, был ты близок с женщинами… имел… сношения?
— Бывало, брат.
— Наверно, очень редко?
— Да нет, частенько, частенько, — с добродушной откровенностью возразил незнакомец.
— Где же ты находишь в горах женщин?
— Да их везде найдешь, была бы охота.
«Грешник, — подумал исповедник и поглядел на своего собеседника подозрительно. — Уж не дьявол ли это пришел искушать меня?»
Умиленное выражение на лице отца Никодима исчезло. Он принял строгий вид.
— Где же ты находишь женщин в этой горной пустыне?
— Да которые сами приходят…
— А другие?
— А другие к себе кличут в деревню.
— Вот как?!
— В одной деревне есть вдова одна. Часто меня кличет. И охаживает и обстирывает. А другая — та издалека приходит. Да об ней что толковать: другого района. Ну, поприглядней будет.
— Значит, две только?
— Да нет, еще три-четыре, почитай, наберется.
— Это грех, — с возмущением промолвил исповедник, вперив в собеседника угрожающий взгляд.
— Неужто грех? — удивился незнакомец. — А я не знал. Кто мне там скажет, в горах-то.
— Тяжкий грех, непростительный, — воскликнул священник.
— Ну, коли грех, я пойду, — с прежним добродушием и наивностью ответил незнакомец, стукнул дубиной и двинулся к выходу.
— Не знал, не знал я, — пробормотал он, и бубенчики на ногах у него запели.
Но вдруг он остановился, словно о чем-то вспомнив, обернулся к исповеднику и спросил с недоумением: